Кали-Юга. Повесть-эссе. Николай Нуждин

фестиваль народной музыки; многократно усиленный транслятором приказ на английском бомбить указанные цели; вздохи «O! Girls! Girls-s-s-s-s!»; аритмия африканских барабанов, и ещё, ещё, ещё. Так можно провести вечность, вслушиваясь в электромагнитное дыхание планеты.

      Иногда натыкаешься на странные разговоры, состоящие из обмена буквами и цифрами. Пара минут и связь прекращается. Это радиолюбители. Единственная каста, которой радио не нужно как средство достижения каких-то целей. Оно просто есть и они этому рады. Иногда слышишь сигналы о помощи на незнакомых языках, иногда всплески радости, и всем им неизменно сочувствуешь и хочешь быть непременно там, с ними, и в беде, и в радости. Но чаша сия миновала.

      Остается радио и ночные бдения. После которых – блокноты и тетради, заполненные записями, когда корявыми и пьяновалящимися в стороны, когда ровными, почти каллиграфическими. Всё зависит от фаз Луны, пятен на Солнце и ветров, дующих с мельницы богов.

      …«Вы видели когда-нибудь те зелёные автобусы, которые раз в неделю отправляются в дорогу с вокзала вашего города. Может быть эти автобусы и совсем другого цвета. Но чаще всего зелёного, тёмно-зелёного. Цвета соснового леса или затянутого ряской пруда. Все они объединены одной фанатичной целью – добраться в Наш город. Он не отмечен на картах (не спешите тасовать колоду), на дорогах не бывает ГАИ.

      А если вы не знаете, что ждёт вас впереди, а вы этого точно не знаете, то покупайте билет на тот самый зелёный автобус и не бойтесь быть единственным пассажиром, потому что…»

      – Иди обедать, – донеслось с кухни.

      – Иду.

      Это моя бывшая жена. Вернее сейчас она уже бывшая, а когда я писал про Наш город она была ещё настоящей женой.

      «Письменный стол, компьютер, ручка, карандаши, блокноты, бумага, мусор в пепельнице, потухшая сигарета в пальцах – это я». Вернее та модель «меня», которая действует здесь и сейчас. Но вот я встану из-за стола, выброшу окурок и стану совсем другим. Ну, может, не совсем, но другим. Чтобы та женщина на кухне снова не смотрела на меня наполненными испугом глазами. Именно тогда я начал писать стихи, а стихи и любовь к женщинам две вещи абсолютно несовместные.

      Осторожно, не дыша, я достаю с полки, из-за книг початую бутылку аперитива и делаю большой глоток. Не успел. Даже острота реакции не спасла, хотя и не подвела. В дверях, опираясь о косяк, стояла она. Никто ничего не сказал. Она развернулась и, опустив голову, ушла.

      «Теперь будет плакать» – догадался я, ставя бутылку на место. В прихожей зазвонил телефон. Из кухни уже раздавались всхлипывания. Я вздохнул. Теперь, последние пять лет это повторялось постоянно: она плакала, я вздыхал… и шёл снимать трубку. День начинался отвратительно.

      Звонили из редакции и просили доработать рассказ, который я отправил им ещё две недели назад. Рассказ конечно был не очень, я и сам это прекрасно понимал, но деньги за него бы пригодились семейному бюджету. «Да, конечно.