В кружащей лодке. Юрий Ряшенцев

человеков ты? Ну, что же, в добрый час.

      Где ты видел дерево иль мстящее за что-то,

      или замышляющее что-то против нас?

      Ты, любитель строек и бульдозерного скрипа,

      не жалей минут своих, смотри, открывши рот,

      как живет в свой смертный час трехвековая липа,

      помни, как жила она и как она умрет.

      «Лист клена, в пути вспоминая кошмарное лето…»

      Лист клена, в пути вспоминая кошмарное лето,

      слетает на спину скелетной сквозной худобы.

      Печальный фашист, превращенный в еврея из гетто,

      бредет вдоль руин, не предвидя дальнейшей судьбы.

      Чего же вы ждали еще, почитатели райха?

      Ведь это законный конец всех подобных начал,

      во имя ли Одина или во имя Аллаха

      фальшивый их голос в окрестностях не прозвучал.

      Простая идея – убрать постоянный излишек –

      убрать до конца, уничтожить его на корню! –

      всех женщин, мужчин, всех старух, стариков и детишек,

      и жить, без конца улыбаясь грядущему дню.

      «Вновь по радио – марши. И снова…»

      Вновь по радио – марши. И снова

      в свежий утренний час за стеной

      особиста, давно отставного,

      скорбно шкаф заскрипел платяной.

      То ли старые раны не парят,

      то ли вовсе их нету, хоть плачь –

      ишь, как он притулился – на память

      шефом спьяну подаренный плащ.

      По делам его, страшным и скучным,

      можно долго его обличать.

      Но не им же, ребятам подручным,

      за священный-то долг отвечать!

      Породнились и кровью, и водкой…

      Но в душе-то ведь он не таков.

      Жаль, у Родины, тихой и кроткой,

      слишком много священных долгов.

      Потакая прорехам и дырам,

      тщетно балуя то, что мертво,

      здесь с сыновним сержантским мундиром

      затлевает одежда его.

      А Угодник – невьянская школа –

      ни словца. Конфискованный, чай…

      Что же ты отвернулся, Никола?

      Твой разбойничек-то… Отпущай!

      Бывшее местечко

      Горе не просит совета.

      Впрочем, наверно, не зря.

      Это – кленовое гетто.

      Жить ему до декабря.

      Желтые звезды негромки.

      Тонуса не омрачат.

      Прочие кроны в сторонке

      чуть обалдело молчат.

      Только какие-то бревна –

      но при ветвях, при корнях –

      плещут ликующе, словно

      лично спалили Танах.

      Вечно в любые невзгоды

      явствен им привкус мацы.

      Необъяснимой породы

      бешеные образцы.

      Поезд Москва – Владивосток

      О, Запад есть Запад, Восток есть Восток…

Р. Киплинг

      Помнишь этот поезд на океан?

      Русское раздолье плацкартное.

      Десять раз – багровый рассветный туман.

      Десять раз – огнище закатное.

      Ты играешь