Непростые истории 5. Тайны ночных улиц. Евгения Кретова

Выплывает полная важная луна, и птицы смолкают, уступая место невидимым ночным обитателям леса.

      Вот в такую пору и пошел я гулять по кладбищу. А что? Парень я смелый, ничего и никого не боюсь, во всякие ужасы, в сказки кладбищенские не верю.

      Иду себе, помахиваю сорванной травинкой.

      Все же, знаете, как-то жутковато стало. Черные силуэты деревьев обступают дорожки, тянутся ветвями, цепляются за одежду, чуть ли не рвут ее, под ноги суются старые корни, скрипят пошатнувшиеся кресты. По спине – холодок, словно идет кто сзади, подкрадывается, дышит в затылок. И озноб этот – уже и не холодок, а мороз по коже.

      Потому и шарахнулся я в кусты, когда увидел впереди, на вросшей в землю чугунной скамье, две серые тени.

      Выглянул осторожно: сидят, прижавшись, не шевелятся. В темноте белеют лица, а на них черные пятна глаз и губ.

      Хотел я уже отступить в лес да убежать, как вдруг слышу дрожащий голосок – тихий-тихий, словно из-под земли:

      – Дяденька, не уходите, дяденька…

      И другой – такой же приглушенный, шипящий – вторит первому:

      – Не уходите, пожалуйста. Мы заблудились. Проводите нас до ворот, если не трудно.

      Жалобные такие голоса, плачущие.

      «О, – думаю, – а вдруг они меня заманивают? Набросятся потом, и косточек не останется».

      Да ну, бред же! Какие упыри, русалки или призраки из могилы в двадцать первом веке?

      Делать нечего… Вышел я из кустов на дорожку.

      Две тени поднялись навстречу и превратились в двух девиц высоченного роста. Легче мне не стало. Девицы – в черном с головы до пят. Лишь лица да ладони белеют. Глубокие пятна глаз и ртов – точно провалы могильные. Бррр!

      – Отчего не проводить, провожу, – говорю и не заикаюсь… почти.

      Вот, значит, идем мы по дорожке. Девицы под руки меня взяли, жмутся, молчат, лишь глазами зыркают по сторонам – на могилы, исподтишка и меня разглядывают. Чувствую, от них это холодом веет, и запах, знаете ли, странный такой, мертвый, как из старой пудреницы бабки-соседки. Я уж сам – ни жив ни мертв – еле ноги переставляю. Страшно…

      Так, молча, добрались мы до первого фонаря.

      Ой, братцы, вот тут-то и появились, наверное, у меня седые волосы. Лучше бы фонарь не светил!

      Глянул я на спутниц и обомлел весь: одежды на них угольные, под ними плоские, высохшие, видно, тела; запястья змейками рисунки синие обвивают, костлявые пальцы с длинными черными ногтями унизаны массивными перстнями с матовыми кровавыми камнями. У обеих девиц волосы темные, сальные, спутанные, на белых лицах глаза сажей обведены, а в них свет фонаря адским огнем отражается, и губы ярко-красные. Жуть.

      Та, что слева, увидела мой испуг, ухмыльнулась, зубами клацнула:

      – Что, – проскрежетала, – боишься? Прикольно. Не бойся, мы тебя не тронем.

      – Мы, правда, заблудились, – хрипнула та, что справа.

      Ох, как я обрадовался, когда за поворотом началась асфальтированная дорожка, а в конце ее показались освещенные фонарями ворота. Но до ворот еще дойти нужно, а ноги не слушаются.