Туманы замка Бро. Морвейн Ветер

не видела, и этот город был для неё мёртв. Он был лишь красками на картине, которым она смогла бы придать смысл.

      Хуже дело обстояло с Провансом – Прованс вызывал у Кейтлин ломоту в зубах, вместе с пухленькими детьми. Кейтлин не могла бы сказать, что она не любит детей, просто… просто стоило ей взяться за кисть, стоило нарисовать хоть одну пухлую щёчку, хоть один силуэт сиреневого цветка, как в голове сам собой проплывал вопрос: «Зачем?»

      Что ей даст этот ребёнок? Что ей дадут эти цветы?

      Две сотни фунтов, на которые она месяц сможет жить? Раз в месяц она вполне могла заставить себя сделать усилие и нарисовать «не своё», но чаще – об этом Джеку было бесполезно с ней говорить.

      То же касалось и блога, где, как убеждал её Джек, она могла бы устроить свой собственный вернисаж, не выходя из дома.

      Кейтлин не могла бы сказать, что она не любит Интернет. Просто пускать Интернет туда, в мир своих снов… было в этом что-то кощунственное. Заниматься некрасивым словом «промоушен», выставлять цену под каждой картиной из своих снов – будто бы вешать ярлык: «Я продам себя за пятьсот фунтов. Но если очень нужно, скину до двухсот».

      Нет, она могла нарисовать даже Прованс, но лишь за тем, чтобы иметь двадцать фунтов на краски, которыми она будет рисовать свой собственный мир.

      А ещё Кейтлин любила вернисаж. Ей нравились люди, идущие мимо её картин, будто бы и не замечавшие её самой. Сгорбленные силуэты на фоне серого стекла реки. У каждого своё лицо – и постоянное ожидание, что среди разных – морщинистых, скуластых, слишком худых и, напротив, отёкших лиц, однажды Кейтлин увидит Его.

      Это было глупо. Кейтлин готова была сама посмеяться над собой. А иногда ей попросту казалось, что она сходит с ума. Но заставить себя не верить – она не могла.

      Если бы здесь были родители, мать погладила бы её по голове и вздохнула тяжело, а отец сказал бы, что она слишком далеко забралась в свои собственные сны. Но здесь был только Джек – и это было хорошо. Потому что ему Кейтлин не собиралась отвечать. Это было легко.

      Кейтлин поднялась со стула – так и не дождавшись гренок, шкварчавших на сковороде. Подошла к кровати и подобрала с пола майку.

      – Кейтлин, у тебя деньги есть?

      – Немного, – на сей раз всё-таки нужно было что-то сказать, – а что?

      – Купи овсянки, пожалуйста.

      Кейтлин, не оглядываясь, кивнула.

      – И сама что-нибудь поешь.

      Ещё один кивок.

      Кейтлин натянула майку, перекинула через плечо этюдник, подхватила под мышку стопку картин и вышла на набережную.

      Вернисаж находился недалеко, и она медленно брела, наслаждаясь влажным утренним воздухом и вглядываясь в туман. Кейтлин любила это время суток – когда всё вокруг дышало полусном, и там, за контурами хлопьев тумана, повисших над рекой, она могла угадывать всё, что хотела, и всё, во что верила. Чудесная Фата Моргана плыла над горизонтом, сотканная из клочьев тумана, и Кейтлин уже чувствовала, как через несколько минут раскроет этюдник, пристроится у самого парапета,