Каждый выбирает по себе. Юрий Левитанский

фильтром

                 дымит, дымит медленно.

      А много ли истрачено

                 того тепла женского?

      Давно война кончена,

                 и спросить не с кого.

      А вы все боль копите,

                 в вине горе топите  –

      то ли горе топите,

                 то ли в море тонете.

      Тонете, тонете,

                 уже не просыпаетесь,

      и лишь на дне снится вам,

                 что вы просыпаетесь.

      «К птичьему прислушиваюсь крику…»

      К птичьему прислушиваюсь крику.

      Вижу только море вдалеке.

      Море ходит. Море пишет книгу.

      Книгу о себе. О старике.

      Сети. Сеть ошибок. Сеть сединок.

      Медленно стихающий прибой.

      Что такое старость? Поединок.

      С берегами. С временем. С судьбой.

      Днища рассыхаются у лодок.

      Черный борт ракушками оброс.

      Призрачность улова. Сеть уловок.

      Кто кого? Неведомо. Вопрос.

      Как в корриде, перед мордой бычьей.

      Та же несущественность улик.

      Быть с добычей  – или стать добычей.

      Только это. Выбор невелик.

      Только это. Прочее  – подробности.

      Этим и подробности полны.

      Ощущенье краткости и дробности.

      Напряженной сжатости волны.

      Только волны. Волны, за которыми

      набегают волны, в свой черед.

      Это все подчеркнуто повторами.

      Взад-вперед. И снова  – взад-вперед.

      Белый  – синий. Белый цвет и синий.

      Дни и годы. Годы и века.

      Та же повторяемость усилий.

      То же повторение рывка.

      Поплавок неверен и обманчив.

      По воде расходятся круги.

      И тогда на свет выходит мальчик.

      Он глядит на свет из-под руки.

      Сети. Сеть ошибок. Сеть сединок.

      Слабенькая детская рука.

      Вьется леска. Длится поединок.

      Лишь вода  – темна и глубока.

      Огонь

      Печной огонь.

      Ночной огонь на Трубной.

      Ручной,

      и неопасный потому.

      А он живет

      своею жизнью трудной,

      и незачем завидовать ему.

      Не то что в керогазах  –

      в паровозах

      не смеет он считать себя огнем.

      Он всем необходим.

      Но в малых дозах.

      Чтоб суп варить.

      Чтоб руки греть на нем.

      А у него

      огромные размеры,

      и, полумеры

      люто не терпя,

      он иногда

      теряет чувство меры,

      стремясь полнее выразить себя.

      Его солдаты яры

      и поджары.

      Едва дозоры

      скроются на миг  –

      он тут как тут.

      Тогда гудят пожары.

      И разговор ведется напрямик.

      Одна вода,

      вода его тревожит.

      Она одна грозит ему бедой.

      Он все урегулировать не может

      взаимоотношения с водой.

      Тут он молчит.

      Он вынужден смиряться.

      Урчит