Государства и социальные революции. Сравнительный анализ Франции, России и Китая. Теда Скочпол

Напротив, она концентрировалась в отношениях производящих классов к господствующим классам и государствам, а также в отношениях господствующих классов землевладельцев к самодержавно-имперским государствам.

      Как и во всех аграрных государствах, потенциал для крестьянских (и городских народных) восстаний всегда присутствовал во Франции, России и Китае при Старом порядке. Здесь стоит лишь отметить эту вечную, базовую напряженность в обществе, поскольку она будет рассмотрена детально в главе 3. На данном этапе необходимо сосредоточить внимание на взаимоотношениях между имперскими государствами и высшими классами землевладельцев и на возможных конфликтах, которые эти взаимоотношения могли порождать.

      В определенном смысле, разумеется, имперские государства и землевладельческие высшие классы дореволюционных Франции, России и Китая были просто партнерами в контроле над крестьянством и в его эксплуатации. Как бы ни складывалась история (особенно в доабсолютистской Франции), непосредственно перед революциями землевладельческие классы никогда не бросали вызов самому существованию централизованных администраций и армий. Господствующие классы не могли защитить себя от крестьянских восстаний, опираясь исключительно на местную базу; все они оказались зависимыми, пусть и в различной степени, от централизованных монархических государств – в том, что касалось поддержания их классовых позиций и привилегий. Более того, господствующие классы привыкли к возможности частного обогащения через государственную службу. И действительно, подобное косвенное присвоение прибавочного продукта через занятие государственных должностей стало одинаково важным во Франции, России и Китае при Старом порядке.

      Но даже если в определенном смысле имперские государства и землевладельческие классы были партнерами по эксплуатации, они также были и конкурентами в контроле над рабочей силой крестьянства и присвоении прибавочного продукта аграрно-торговых экономик. Монархи были заинтересованы во все большем присвоении общественных ресурсов и эффективном их направлении на усиление военной мощи или на организуемое государством и контролируемое из центра экономическое развитие. Поэтому экономические интересы землевладельческих высших классов отчасти являлись препятствием, которое следовало преодолеть, поскольку землевладельческие классы были преимущественно заинтересованы либо в предотвращении роста государственного присвоения, либо в использовании государственных должностей для выкачивания доходов такими путями, которые подкрепляли бы социально-экономический статус-кво внутри страны[105].

      Порождали ли такие объективно возможные расхождения интересов монархов и высших классов землевладельцев реальные политические конфликты во Франции, России и Китае при Старом порядке, и то, в каких формах это происходило, зависело от исторических обстоятельств и конкретных

105

Мое исследование социально-политических структур дореволюционых Франции, России и Китая опирается на марксистский и веберианский подходы, при этом полностью не принимая теоретических наклонностей их обоих. Со стороны марксизма налицо особенно тесное сходство с концепцией абсолютистского государства в раннесовременной Европе, предложенной Перри Андерсоном в работе: Perry Anderson, Lineages of the Absolutist State (London: New Left Books, 1974); Андерсон П. Родословная абсолютистского государства. Москва: Территория будущего, 2010. Но с двумя важными отличиями: во-первых, там, где Андерсон проводит четкую границу между европейскими абсолютистскими режимами и неевропейскими аграрными империями, я вижу важные параллели в социально-экономической и политической организации (включая уничтожение политической автономии городов) между поздним имперским Китаем и аграрными абсолютистскими государствами континентальной Европы в начале эпохи модерна (при этом, разумеется, не отрицая, что общие континентальные контексты Европы и Восточной Азии были совершенно различны). Что еще более важно, я не могу согласиться с Андерсоном, что та конкретная форма государственной организации, которая рассматривается здесь – протобюрократическая монархия – фундаментально детерминирована способом производства и формой изъятия прибавочного продукта в обществе. В «феодальной» Европе государственные формы изменялись и варьировали не просто в тандеме с присутствием или отсутствием крепостничества или иных форм контроля и эксплуатации крестьян землевладельцами.

Очевидно, что мои воззрения на отношения государства и общества многим обязаны Максу Веберу (см. Economy and Society, ch. 9-13). Тем не менее, и с этой стороны также имеются некоторые различия. Во-первых, Вебер был склонен теоретизировать об основных формах политических структур в категориях доминирующих видов идей – традиции, харизмы, рационально-легальных норм, – с помощью которых легитимировалась власть правителей или их подчиненных, тогда как здесь в центре внимания прежде всего материально-ресурсная база и организационная форма государственной власти. Во-вторых, в той мере, в какой Вебер был готов теоретизировать о социально-политических структурах общества как целостностях, он обычно использовал категории, относящиеся к политическим формам самим по себе, изолированно от социально-экономических структур. К тому же он анализировал политическую динамику, прежде всего изучая борьбу между правителями и их служителями. Моя концепция структур дореволюционных Франции, России и Китая, напротив, подчеркивает взаимозависимость социально-экономических и политико-военных структур и предполагает, что основные, потенциально приводящие к противоречиям трения в этих обществах были внутренне присущи отношениям производящих классов к господствующим, а также каждого класса к государству.