Японская кукушка, или Семь богов счастья. Татьяна Герден

причину такого ощущения было нетрудно – несмотря на видимую общительность и некую отстранённую доброжелательность, он был полностью закрыт для окружающих так же плотно, как был застёгнут его мундир. Понять, о чём он думает, было практически невозможно. Вдобавок он часто что-то монотонно бубнил себе под нос, что раздражало и одновременно сбивало с толку собеседника, потому как бубнение было ритмическим, с нажимом голоса в одних строках и совершенным спадом голоса в других, но без чётко определённых слов, поэтому собеседник недоумевал: то ли это он сам разучился понимать речь, то ли капитан над ним посмеивается, затеяв какую-то шутливую игру, вроде кто лучше проговорит бессмысленную скороговорку.

      При этом провинись кто-то из младшего состава, им можно было не позавидовать – Кобаяси Эйси устраивал им настоящую пытку, заключающуюся в том, что без единого слова он заводил подчинённого к себе в кабинет, вежливо указывал ему на место, где тот должен был стоять навытяжку, потом подолгу ходил вокруг него и, заложив руки за спину, молчал, стоя рядом, а иногда – у человека за спиной, что было особенно неприятно, ибо видеть его подчинённый не мог. Потом капитан садился за стол и что-то быстро записывал в толстый журнал, нацепив на нос очки.

      Было впечатление, что его целью было сначала задавить подчинённого невыносимой тишиной в присутствии начальника, что само по себе ужасно, и таким образом создать условия для некоего последующего эксперимента, а потом наблюдать, как в курсанте начнёт происходить трансмутация духа: одних эти наблюдения быстро ломали, они оборачивались или начинали задавать глупые вопросы; другие после длительных выстаиваний, когда вокруг них происходило что-то такое, чего они не понимали, начинали двигаться, издавать звуки, чихать или кашлять, а это строго воспрещалось, поскольку команды «Вольно» не было и таким образом их вина лишь усугублялась. И вот тогда их помещали уже в каземат для провинившихся, больше похожий на настоящую яму, без окон и практически без дверей, напоминающий нору, выкопанную каким-нибудь диким животным под полом казармы. В норе было темно, раз в день туда спускали на верёвке кувшин с водой и двумя рисовыми лепёшками, и нередко, почуяв еду, на несчастного набрасывались злобные крысы, чтобы вырвать из его рук кусочек лепёшки. Чтобы добавить драмы, в нору часто спускали голодных котов, и тогда наказанный становился свидетелем настоящих схваток не на жизнь, а на смерть – с шипением, искрами, летающими в воздухе клочками шерсти, злобными завываниями, отвратительным писком разъярённых крыс и ещё более отвратительным хрустом ломаемых костей. А поскольку в норе было темно, хоть глаз выколи, сидевший в ней нередко попадался под зубы и когти остервенелых противников, что было причиной тому, почему часто после таких боёв наказанные возвращались из исправительной ямы сильно покусанными и оцарапанными до крови и до конца дней своих ненавидели и котов, и крыс.

      Райдон был наслышан о коварстве капитана Кобаяси и, хотя сам никогда не попадался в его лапы, подходя к гарнизону, уже приготовился к тому, что его сейчас же сопроводят в исправительную