Портрет на фоне Вавилонской башни. Екатерина Барсова

в лицо горсть обжигающе-холодного воздуха. Она увертывалась от ветра, утыкаясь носом в воротник куртки, но все равно шла вперед, хотя благоразумнее было бы свернуть с этого прямого пути и пройти между домами, где не было ледяных порывов, а дождь моросил мельче и тише.

      Анна шла к воде, где нужно было спуститься на несколько ступенек вниз, и тогда темно-серая рябь колыхалась почти у самых ног. Стояли сумерки, при этом небо было светлее воды – она не была в Питере лет пятнадцать и сейчас приехала в студеном пронизывающем ноябре, потому что нужно было познакомиться с одним человеком, выступающим на конференции в Институте русской литературы, именуемом в обиходе Пушкинским Домом.

      Поездка была краткой, спонтанной и необязательной. В ранг дел, принятых к исполнению, она внесла ее сама, недолго думая, потому что понимала: такие шансы выпадают нечасто.

      На этой конференции должен был выступать один профессор из Италии, из обрусевших русских, которые уже невольно переняли лоск страны проживания, отчего внешне родного аборигена было не признать, и только мелкие детали выдавали в человеке российскую закваску. К профессору у нее было одно дело, не терпящее отлагательств.

      Остановилась она у женщины, с которой познакомилась самым тривиальным способом – через социальные сети. Они сразу почувствовали – пусть и в пространстве лайков, значков, подмигиваний, многозначительных и кратких комментариев – симпатию друг к другу, которая вскоре подкрепилась приглашением приехать в Питер и остановиться не в гостинице, а в предложенной квартире.

      На вокзале они взяли такси и поехали на квартиру – жилье одного друга, который находился в деревне и охотно предоставил Анне ночлег на несколько дней. Светлана, так звали знакомую, попила с гостьей чай и вскоре покинула дом, уехав к себе в мастерскую. Она была скульптуром и работала над срочным заказом, который нужно было сдать через месяц.

      На вечер у Анны было запланировано мероприятие в Пушкинском Доме, куда она и отправилась заранее: следовало еще найти это здание и успеть зарегистрироваться на конференцию. У нее имелось персональное приглашение от профессора, но опаздывать все равно не стоило.

      Сначала она шла по Невскому, небо над ней все более густело и принимало серо-зеленый оттенок, размывая очертания домов и старинных зданий. Анна часто останавливалась и рассматривала их, один раз она застыла, засмотревшись на красивую церковь в глубине проспекта, сверкавшую прохладными бело-бирюзовыми оттенками, как игрушка на новогодней елке. «Армянская церковь Святой Екатерины», – прочитала она на табличке. Хотелось зайти внутрь, но не было уже времени. Через несколько метров она набрела на книжный магазин, сияющий теплым светом, похожий на храм, и нырнула туда на несколько минут, согреваясь от холода. Высокий потолок, казалось, уходил в бесконечность и был похож на библиотеку из «Гарри Поттера», а разноцветные книги напоминали сложные кусочки единого пазла.

      Анна снова вынырнула на улицу и пошла по проспекту, миновала Аничков мост и здесь, посмотрев на часы, поняла, что опаздывает и должна воспользоваться каким-либо транспортом.

      Сошла она с остановки, когда уже моросил мелкий дождь, почти неразличимый, оседавший влагой на руках и лице. Анна пошла к Неве. Тогда и возникла в памяти строчка: «Нынче ветрено и волны с перехлестом…» Она стояла и смотрела на воду – потом перевела взгляд на Пушкинский Дом, горевший маслянисто-желтыми огнями. Она почему-то медлила туда идти. Может быть, боялась подтверждения или, напротив, – опровержения своей догадки.

      Анна Рыжикова, молодой ученый-историк, сильно волновалась. Это было связано с ее работой в историко-консультативном центре «Клио», где ей приходилось заниматься разгадкой тех тайн истории, мимо которых люди чаще всего почему-то проходят, не задумываясь над тем, что все в мире переплетено в воздушном и тонком пространстве – одни корни смыкаются с другими. В центре «Клио» было всего двое сотрудников. Она, Анна, и ее начальник, доктор исторических наук, человек, которого в научном мире знали и ценили, Василий Курочкин, великий и ужасный. Вася был на самом деле добрейшей души человек, просто следовало привыкнуть к его строгости и к тому, что в работе он всегда спрашивал по самому высокому счету. К ним в «Клио» приходили разные люди. Одни хотели получить консультацию по истории, другие – распутать семейную биографию, полную недомолвок и загадок. История России, особенно после Октябрьской революции, была наполнена подводными камнями, ложными данными и подтасованными фактами, о которые можно было запросто сломать голову. Целые династии ушли на дно, затаились в смутных всполохах эпохи, когда быть на виду означало подвергнуться смертельной опасности. Выживание было мучительным тернистым путем – кто-то успел уехать в эмиграцию, кто-то схоронился, пытаясь остаться в живых, а кто-то не сумел ни спрятаться, ни приспособиться и разделил печальную участь убитых, расстрелянных, безвестно сгинувших в круговерти истории.

      Доклад профессора смыкался с одной догадкой, если все будет правильно, то пазл сложится. Профессор Александр Николаевич Медведев был коренным питерцем; в своем докладе он упоминал о малоизвестном портрете Гумилева, который не дошел до наших дней. Ида Наппельбаум, у