Грешная любовь. Эмилия Остен

ей нравится, ахнула я про себя. Вот чертовка. Рассказать, что ли, отцу?

      – Совсем немного. Достаточно, чтобы не опозориться.

      – Ну, идите, идите, – она легонько подтолкнула меня в спину, я брезгливо дернулась, словно к коже приложили лягушку.

      Отец Реми подал мне руку. Пришлось его коснуться – сутана оказалась шелковой, а я и не заметила поначалу, – и идти рядом.

      – Хочу заказать у музыкантов танец. Прогуляйтесь со мной.

      – А я вот вам не доверяю, – прошептала я. – Зачем вы сказали, что я за него молилась?

      – Вы же наверняка упоминали жениха в молитвах, так или иначе. Разве это неправда? Впрочем, мелочи, не будем о них. Я вам тоже не очень-то верил, когда вы варили мне спорынью, и все ждал – отравите или нет. Почему не отравили?

      – Это выглядело бы подозрительно.

      – А. Ну конечно.

      – Зачем вы так с ним говорили?

      – Дочь моя, Мари-Маргарита, я полагал, вы умнее. Виконт богат и влиятелен. Служить у него – большая честь, но вряд ли ему нужны слуги-идиоты, слабо лепечущие восхваления. Конечно же, я рассчитываю, что вы порекомендуете меня семье де Мальмер и однажды я переселюсь в ваш новый дом, где стану пристально следить, когда вы молитесь, как и о чем.

      Мне казалось, что мое лицо каменеет от пристального взгляда искоса, на профиль отца Реми.

      – Вы же не всерьез.

      – Всерьез. Зачем святые отцы вроде меня стремятся в Париж? В Провансе у меня не было ни гроша за душой. Все мое имущество – имущество церкви. Я верю, что Господь вознаградит меня за труды, и достаточно дальновиден, чтобы понять Его подсказки. Но вот мы и пришли. Подождите меня вот здесь.

      Он оставил меня на краю пустого паркетного поля – музыканты устроили перерыв, и публика толпилась у столов с закусками – и отошел, а я теребила развязавшуюся ленту на рукаве, пытаясь в ее атласной простоте отыскать ответы. Так вот зачем он приехал. Ну конечно, я это предполагала. Только не думала, что отец Реми, с его речами о пламени камня и свободе, хочет только положения в обществе и денег.

      Он о чем-то говорил с музыкантами; те кивали, один из них, остроносый, похожий на журавля, громко хохотнул. Я смотрела отцу Реми в спину, в его прямую непреклонную спину, и липкое чувство – чутье на неприятности – вползало в душу, словно гадюка.

      Никогда оно еще меня не обманывало.

      Он договорился, развернулся и подошел ко мне, повел на середину зала, едва касаясь сухими прохладными пальцами моей руки. Гости начали оборачиваться с любопытством, однако никто не стал присоединяться к нам: когда танцует дочь хозяйки дома, да еще и со священником, лучше посмотреть со стороны. От человека к человеку метнулся шепоток, я могла представить, что они спрашивают сейчас: а этот – кто? Ах, духовник семьи де Солари. Бедный священник из Прованса. Благородного происхождения, конечно? Понятно, понятно.

      – Становитесь.

      – Отец Реми, – сказала я, отпуская его пальцы, – вы так и не объяснили мне, что мы танцуем.

      Он стоял в шаге от меня – тот самый человек, что два дня назад лежал