Во фронтовой «культбригаде». Юрий Любимов

И вот, когда я пришел к дверям Борис Васильевича в переулке Вахтанговском, – от кольца переулок, где дом вахтанговский, – то я у двери волновался, прежде чем позвонить, и слышу, что он повторяет роль.

      Ходит и все говорит:

      – Шуро-ок! – так широко, куда-то далеко. Это из «Булычова», дочку зовет – там дом в разрезе, декорация. Я думаю: как же так, не по системе? Все-таки старались по системе Станиславского: задача, свободные мышцы и так далее – такие азы. Как Константин Сергеич их учил, так они старались нас учить. Но, конечно, по-своему. А тут меня поразило, что он вроде ищет интонацию, а ведь это нельзя по «системе». По системе-то только от внутреннего надо выкарабкиваться. Даже актеры дошли до того, что я говорю:

      – Ты что, текста не знаешь?

      – Ну, я в процессе работы, а то получается выученный текст, – нельзя, опять не по системе.

      Поэтому по полгода и сидели за столом, все рассуждали, что хотел автор. Я потом стал говорить, что то, что автор хотел, он написал, а вы давайте воплощайте, что написано, а не занимайтесь болтологией.

      И вот Щукин искал интонации. Это мне запомнилось, что не по системе. И Остужев в «Отелло»: думаю, как он странно играет! так не говорят – говорит он нараспев, странно, совершенно по-другому, в другой манере, чем все артисты, а все в зале, затаив дыхание, слушают, плачут, мужчины плачут – что же это такое! Сколько лет прошло, я стал совсем другим, по-другому смотрю на искусство и понимаю, какой я был дурак, что я не мог оценить гениального артиста. Я тогда постигал «систему» и считал, что я умней всех. И я просто не понял, что я недостаточно эстетически образован, и я не оценил ни его замысла тонкого, ни блестящей его техники, необыкновенной красоты голоса и огромного диапазона. Все это прошло мимо.

      Там были Качалов, Пастернак, молодой совсем Гилельс – элита, цвет Москвы приветствовал его… Немирович-Данченко кричал: «Браво, Остужев! Браво! Соло Остужев!» Ну, это был вообще замечательный человек – Остужев. Он, бедный, не мог играть советский репертуар и годами сидел без работы. Он вышел с двумя ролями: Отелло и Уриель Акоста – и действительно потряс Москву. Он был глухой, это было на старости лет. Вообще забавный был человек. Он любил токарное дело, у него был станок, он точил по дереву. И его пришли уплотнять – он один жил в двухкомнатной квартире, и его решили уплотнить. Пришли милиционер и дворник. Он в халате на голое тело точил там свои эти игрушки. И сказали:

      – Вот мы вас, товарищ Остужев, будем уплотнять.

      Он повернулся к ним спиной, задрал халат и сказал во весь свой «диапазон»:

      – А это видели? – и снова стал точить. И его оставили, не уплотнили.

      …Принимать «Человека с ружьем» явилась большая комиссия, Беспалов тогда был председатель. Но как же, первый раз на сцене такое! Тогда уже Штраух играл. Штраух и Щукин. Шли разговоры, что Крупской больше понравился Штраух, что он более точен, более похож на Владимира Ильича, а Щукин – Сталину. Это и решило все, конечно: ему и Народного СССР дали и так далее – впервые дали эти звания.

      Автор пьесы Погодин был сильно пьющий господин, комиссия, которая принимала, сделала свои замечания, уточнения.