Собрание сочинений. Том 5. 1967–1968. Аркадий и Борис Стругацкие

явлением права на существование в нашем бренном реальном мире.

      Эдик опять попытался что-то сказать, но Роман упредил его:

      – Могут ли решения Тройки быть обжалованы?

      – Да, могут, – сказал я. – Но результаты не воспоследуют.

      – Как мордой об стол, – разъяснил Корнеев.

      Эдик безмолвствовал. Выражение решительности и готовности к благородному протесту медленно сползало с его лица.

      – Авторитетны ли для Тройки, – тоном провинциального адвоката спросил Роман, – рекомендации и пожелания заинтересованных лиц?

      – Нет, не авторитетны, – сказал я. – Хотя и рассматриваются. В порядке поступления.

      – Что есть заинтересованное… – начал Роман, но Эдик перебил его.

      – Неужели Печать? – спросил он с ужасом.

      – Да, – сказал Роман. – Увы.

      – Большая?

      – Очень большая, – сказал Роман.

      – Ты такой еще не нюхивал, – добавил Витька.

      – И круглая?

      – Зверски круглая, – сказал Роман. – Никаких шансов.

      – Но позвольте, – сказал Эдик, с видимым усилием стараясь подавить растерянность. – Если, скажем… скажем, оквадратить? Скажем… э-э… преобразование Киврина – Оппенгеймера?..

      Роман покачал головой.

      – Определитель Жемайтиса равен нулю.

      – Ты хочешь сказать – близок к нулю?

      Витька неприятно заржал.

      – А то бы мы без тебя не догадались, – сказал он. – Равен, товарищ Амперян! Равен!

      – Определитель Жемайтиса равен нулю, – повторил Роман. – Плотность административного поля в каждой доступной точке превышает число Одина, административная устойчивость абсолютна, так что все условия теоремы о легальном воздействии выполняются…

      – И мы с тобой сидим в глубокой потенциальной галоше, – закончил Витька.

      Эдик был раздавлен. Он еще шевелил лапками, поводил усами и топорщил надкрылья, но это были уже чисто рефлекторные действия. Некоторое время он открывал и закрывал рот, потом выхватил из воздуха роскошный блокнот с золотой надписью «Делегату городской профсоюзной конференции» и принялся бешено строчить в нем, ломая и нетерпеливо восстанавливая грифель, потом вновь растворил в воздухе канцелярские принадлежности и принялся без всякого аппетита покусывать себе пальцы, бессмысленно тараща глаза на мирный пейзаж за рекой. Все молчали. Роман лежал на спине, задрав ногу на ногу, и, казалось, спал. Витька, вновь погрузившись в океан черных замыслов, шумно сопел и оплевывал окружающую натуру ядовитой слюной. Не вынеся этого душераздирающего зрелища, я отвернулся и стал смотреть, как Федя читает.

      Федя был существом мягким, добрым и деликатным, и он был очень упорен. Чтение давалось ему с огромным трудом. Любой из нас уже давно бы отказался от дела, требующего таких усилий, и признал бы себя бесталанным и негодным. Но Федя был существом другой породы. Он грыз гранит, не жалея ни зубов, ни гранита. Он медленно вел палец по очередной строчке, подолгу задерживаясь на буквах «щ» и «ъ», трудолюбиво покряхтывал, добросовестно