Счастливы вместе. Рассказ. Андрей Вдовин

Что поделать – уж такой уродилась. Все сестренку защищала: хоть и были мы с лица одинаковы, точно две росинки, но перепутать нас было мудрено – меня за вспыльчивый нрав даже Крапивой прозвали, а сестрица застенчивой росла, робкой.

      Двое нас было у отца, и в обеих он души не чаял. Братьев же нам Боги не дали, потому как бедная наша матушка, уже вторично будучи на сносях, не смогла разрешиться и после тяжких мучений скончалась. У отца за ночь появилась седина на висках. А нам с Зарьянкой тогда едва по четыре года миновало.

      Не единожды потом советовали отцу соседи привести в дом другую женщину – мол, в хозяйстве бабья рука завсегда нужна, да и за двумя девчонками сопливыми какой-никакой уход, – но нет, не пожелал батюшка, чтобы дочерей его мачеха растила. И правильно сделал. По дому мы с сестрой и сами ладно управлялись – дело нехитрое. А я, мало того, с ранних лет к отцу в кузню зачастила, то и дело хваталась ему помогать, в чем силенок доставало. Он попервости только ухмылялся, а потом ничего, привык – да так, что уж и работа у него не спорилась без моей-то подмоги. Так и вышло, что я стала отцу вроде как вместо сына. Да мне и самой куда занятнее было не щи варить да козу доить, а раздувать горн или делать из бронзы отливки. А Зарьянка – та все больше домовничала, к нам в кузню носа не совала.

      Жить бы нам и жить себе припеваючи, да, видать, беда не дремала – часа своего выжидала. Как-то весенней порою пошла наша Зарьянка по воду да и провалилась под лед. И людей, на беду, поблизости не случилось – вот и пробарахталась она, горемычная, в ледяной воде, пока сама кое-как не выбралась. Да, видать, застудилась сильно. Пять дней в бреду прометалась… И не стало у меня сестры. Отец тогда совсем поседел, а я… Одиннадцать лет жили мы с сестрицей бок о бок, в дружбе да любви, и не было у меня никого родней и ближе. Ушла Зарьянка из жизни – и будто половину души моей забрала с собой в могилу.

      Немного осталось мне в память о сестре. И самым дорогим стало для меня ее серебряное зеркальце – очень уж любила Зарьянка в него смотреться, никогда с ним не расставалась. И сперва хотела я это зеркальце в могилу ей положить, да что-то меня остановило – взяла и отдала ей вместо зеркала свое витое обручье. А потом, когда уже Зарьянку схоронили, поняла я вдруг, что меня удержало: гляжу в зеркальце, а оттуда словно сестра смотрит – живая, зареванная… С той поры и повелось у меня: как выпадет свободное времечко, заберусь куда-нибудь в уголок, вытащу зеркальце, а в нем – Зарьянка. Вот и болтаю с ней, как с живой, о нашем с батюшкой житье-бытье рассказываю, а она слушает себе молча, только головой изредка кивает. Я понимала, конечно, что сама себе все выдумываю – с собственным отражением воркую, но поделать с собой ничего не могла. Да и не хотела.