За гранью безумия. Борис Левандовский

было. Он плелся позади, опустив голову и исподлобья оглядывая окрестности. Снег лег на реку плотным белым покрывалом, еще не испорченным ни человеком, ни зверем. Ничто даже не намекало на беду, случившуюся здесь всего несколько часов назад. У полыньи, которая оказалась гораздо дальше, чем ему помнилось, сидели двое мужиков в шубах – ловили рыбу. Гордею представилось бледное, как луна, лицо, поднимающееся из глубины, и горло сжалось от дурного предчувствия. Стало нечем дышать, будто сам он покоился там, под водой, среди вечного мрака и сонных рыб. Хватая ртом воздух, Гордей остановился, оперся на одну из жердей у тропы.

      – Ты чегой-то? – спросил, оглянувшись, дед Захар. – Поплохело?

      Гордей махнул рукой: порядок, мол, идите. Рабочие послушно двинулись дальше – им нельзя опаздывать, на инструментальной с этим строго. Гордей же, чуть отдышавшись, стал ощупывать взглядом тропу под ногами. Вот тут, прямо тут прошлым вечером он бил Мишку финкой. Вот тут Мишка упал и пытался ползти, а вон там, в паре шагов, был нанесен последний, смертельный удар. Мало же нужно места, чтобы угробить человека!

      Так и не обнаружив никаких свидетельств схватки, Гордей добрался до ветлыновского берега, поднялся к пивной. Отсюда открывался чудесный вид. По белой простыне реки ползли голубые тени деревьев. Мужики у полыньи казались игрушечными. Кому-то все это наверняка давало повод радоваться жизни.

      Стучать пришлось настойчиво. Шинкарь сдался только спустя три или четыре минуты, приотворил дверь, высунул недовольную заспанную рожу:

      – В такую рань? Шутишь?

      – Четвертинку дай.

      – Иди к черту! Совсем совесть потеряли!

      – Мне не для себя. Для жены.

      – Рассказывай! Ох… сведете вы меня в гроб, паршивцы…

      Шинкарь взял деньги и скрылся. Ожидая у двери, Гордей размышлял, стоит ли задавать вертевшийся на языке вопрос. Наверное, было лучше не напоминать о вчерашнем, не привлекать к себе лишнего внимания, но, с другой стороны, если потом вдруг откроется, что исчез человек, с которым он выпивал, то лучше заранее обозначить свою непричастность к этому исчезновению.

      Взяв у вернувшегося шинкаря четвертинку, Гордей спросил как можно непринужденнее:

      – Слушай, а не знаешь, куда мой друг пошел ночевать? Он не говорил?

      Шинкарь нахмурился:

      – Друг? Какой еще друг?

      – Да так, старый товарищ – ну, тот, с которым я вчера здесь сидел.

      – Ох, приехали. «Товарищ»! Ты давеча весь вечер просидел один. Как обычно.

      Гордей замер, не зная, что ответить. Кровь прилила к лицу, сердце, было успокоившееся, вновь встрепенулось, застучало торопливо, испуганно. Шинкарь смерил его взглядом, покачал головой:

      – Давай-ка, знаешь, не появляйся здесь недельку. А лучше две. Допился, хватит пока. Отдохни.

      – Это точно? – спросил Гордей сквозь стучащие зубы.

      – Что?

      – Что я вчера один был?

      – Не сомневайся. Ох, не сомневайся. Кто из нас, по-твоему, целый вечер зенки заливал?

      – Черт… мне…

      – Проваливай, –