Палитра дней. Александр Ушанов

была суровой.

      Злой мачехой накидывалась она на выходящих на улицу жителей. Попробуй только кто-нибудь одеться небрежно, не совсем по сезону: она хватала морозом за неукрытые щёки и носы, стискивала до ломоты в костях суставы пальцев рук и ног, перехватывала обжигающим инеем дыхание.

      В квартирах включались все обогревательные приборы, а на кухнях горели все газовые конфорки. Окна и форточки не открывались, а все щели в проёмах были тщательно проконопачены и заклеены полосками бумаги либо пластырем.

      Но зима не унималась…

      В небольшом техническом подвальчике подъезда нашей многоэтажной коробки жил бомж – Наш.

      Вначале, когда он впервые здесь появился, жители подъезда в испуге шарахались при виде появляющегося из темноты подвала существа. Подумывали было пожаловаться на него в домоуправление и участковому и ждали подходящего случая. Но потихоньку к нему привыкли, отметив его незлобливый характер, благообразную внешность, умение выглядеть чистым, насколько это позволяла столь необычная квартира. К тому же он не мусорил, не захламлял подвал барахлом и не исторгал запаха затхлости и вони – обычного спутника бомжей и неопрятных опускающихся личностей.

      Конечно он иногда бывал «навеселе», но от этого не становился хамовитым и наглым.

      А когда однажды он пинками выгнал из подъезда алкашей, решивших там справить свою нужду, все решили – пусть живёт. Вреда от него нет, а и польза случается.

      Поэтому через несколько месяцев этого «квартиросъёмщика» местные старушки называли «Наш». Так и говорили:

      – А вчерась Наш-то – такой пьяненький пришёл. Я уж смотрю, а он лужу у подъезда обходит: вот-вот плюхнется в неё. Но нет!..

      Собираясь в магазин, я выглянул в окно на улицу: белым-бело, и шквалистый ветер раскачивает голые ветки деревьев. Холодно.

      В подъезде на площадке первого этажа причитает баб Нюра:

      – Дверь открываю, а он стоит синий, весь в сосульках и трясётся.

      Рядом соседи с первого этажа. Наш стоит привалившись к стене, обхватив себя руками за грудь и сипит:

      – Возьми!

      Какое там «возьми»: от груди до сапог одежда покрыта льдом, не снять, не расстегнуть.

      – Баб Нюр, давай-ка его в ванную: он уже себе что-нибудь отморозил.

      Прямо в одежде и сапогах заталкиваем его в ванную и поливаем горячей водой из душа. Наш ещё весь трясётся, но окоченевшими пальцами расстёгивает куртку и оттуда поскуливая выглядывает лопоухая голова щенка…

      Ещё через полчаса сидим на маленькой кухне. Баб Нюра налила горячего чаю, кто-то принёс сухую одежду, кто-то – бутылку водки.

      Наш сидит у кухонного стола, смущённый таким избытком внимания. Он шёл с рынка через озеро по льду. Морозы, лёд толстый, но у берега – сброс сточных вод, покрытый тонкой коркой. Щенок провалился и не мог выбраться. Вытаскивая его, Наш и сам провалился по грудь. Пока дошёл – весь обледенел.

      – Да что же ты не бросил его, ведь мог бы утонуть?

      – Как же я мог? Он, как и я, бездомный. Свой!

      – Ты – не бездомный, ты – Наш!

      Он поднял голову и осмотрелся вокруг, всхлипнул, вспомнив что-то своё, и залпом выпил рюмку водки…

      На его коленях, прикрыв глаза, лежала лопоухая морда щенка.

      А вокруг,