Всегда живой. Александр Карпачев

квартиры, где ты живешь. Волей-неволей они уже твои, деваться некуда.

      Знаете, в 1982 были только металлические круглые плоские канцелярские кнопки. Дети любили их подкладывать на стулья друг другу, но, кажется, толку было мало, сквозь одежду они практически не чувствовались, хотя, вероятно, костлявые тощие задницы страдали. А еще эти кнопки были очень капризны: их треугольные тупые жала не в каждый материал хотели лезть, а если надавить не под тем углом, то жала складывались. В общем, прикнопить ими что-то было довольно сложно, а чтобы вынуть, надо было подцепить ногтем, ножом, в общем, тот еще геморрой.

      Так вот, эти записки от другого, приколотые к его памяти, были приколоты какими-то иными кнопками.

      Они были острые, как иглы, и имели разноцветные пластмассовые головки, за которые их было удобно вынимать, но они почему-то не вынимались. Вот он на берегу реки, мать переодевается после купания, он оборачивается и видит ее со спины. Вот они все смотрят «Хождение по мукам», где красивые женщины и мужчины, где революция и гражданская война. Ни с того ни с сего предъявляет претензии отцу – что ты так смотришь, сравниваешь, какая мама некрасивая. Вот он закрывает ей мертвой глаза. Тоже приколотая картинка. Навечно? Навсегда?

      Ой ли. Но поживем – увидим. Потом, в девяностых, появились эти самые иные кнопки, и это были не просто кнопки, это были push pins – кнопки силовые. Это звери, а не кнопки. Может, как раз этими, а не теми, слабосильными, была и приколота его жизнь к нему, как бы он ни сопротивлялся. Erich Krause делает такие кнопки.

      Но пока мать жива. Вот вращается ключ в замке, она открывает дверь, заходит в узкий пенал прихожей, снимает шапку и шарф, вешает пальто, расстегивает сапоги. Ей чуть больше тридцати, она здорова и жизнерадостна, у нее растет сын, вот-вот с работы вернется муж и их надо накормить. Быстрее переодеться, помыть руки и на кухню.

      – А чем это так у нас пахнет?

      – Лаком. Это я покрасил римлянина. Дай мне рубль, я его завтра на ярмарке сам у себя куплю.

      Того Марка тринадцати лет уже давно нет на свете, и голос его практически не слышен. Это я из будущего творю его здесь и сейчас, создаю из того, что приколото ко мне силовыми кнопками. Я сотворил им на ужин котлеты, но не знаю, что они ели на самом деле. Просто мне захотелось – и пусть будет так. Я не знаю, о чем они говорили в тот вечер, не знаю, какую книжку читал Марк перед сном. Но точно знаю, он решил проверить, как сохнет лак, и указательным пальцем правой руки коснулся поверхности. Еще липко. На доске остался отпечаток пальца. Ну все, пора спать. Завтра будет суббота.

      В Кельне все спокойно

      Марку не спалось, в палатке было душно, он решил прогуляться, подышать воздухом. Дошел до лагерной стены, назвал пароль и был допущен наверх.

      Рейн тек беззвучно. О том, что рядом вода, можно было догадаться только по отблескам звезд в эту безлунную ночь да по влажному воздуху, который приносил ветер. Тяжелая черная жидкость легко и быстро скользила вдоль берегов, словно они были смазаны маслом, и создавалось