Сторож брату моему. Владимир Михайлов

Шувалов сказал:

      – Ну, пожалуйста, мы ждем.

      – Я все сказал, – ответил Иеромонах.

      – Ах да, понял… – проговорил Шувалов, смутившись.

      – Второй пилот! – вызвал Ульдемир.

      – Смелый рискует сразу, – сказал Питек, – трус уклоняется. Трус гибнет первым. У меня все.

      – Инженер?

      Гибкая Рука встал.

      – Не надо думать о себе. Надо – о племени. – Он смотрел на Шувалова. – Это твое племя. Думай. Мы выполним.

      – Штурман, твое слово.

      – Мы стоим там, – медленно молвил спартиот, – откуда нельзя отступать. Иначе люди будут смеяться, вспоминая нас. Даже если их не останется – будут смеяться.

      – Кто же? – не понял Аверов.

      – Однажды я уже погиб, – сказал грек. – И я тут.

      – Уве-Йорген?

      – Я рыцарь, – ответил тот. – У меня может быть только один ответ, профессор. Но мне хотелось бы слышать мнение нашего капитана.

      – В молодости, – сказал Ульдемир, не обидевшись за некоторое нарушение этикета, – я прочитал у одного писателя хорошие слова: что бы ни случилось, всегда держите в лоб урагану.

      Уве-Йорген удовлетворенно кивнул.

      Несколько секунд продолжалось молчание. Потом Шувалов поднял голову.

      – Капитан, в таком случае прикажите начать монтаж установки. Сейчас же, а не тогда, когда предполагалось.

      Гибкая Рука резко повернул голову.

      – Еще до торможения? Опасно, профессор! При перегрузках…

      Шувалов покачал головой.

      – Понял! – воскликнул Уве-Йорген. – Перегрузок не будет, не так ли? Атакуем с ходу?

      – Так будет лучше, – сказал Шувалов. – Если мы сохраним теперешнюю скорость, выбросы могут и не зацепить нас. Если только вы обеспечите точность наведения при движении по касательной.

      – Чему-то ведь мы все же научились, – сказал Питек.

      – Разговоры! – сказал капитан Ульдемир. – Приступить к монтажу! Хвалиться будем потом.

* * *

      Ощущение опасности, как ни странно, придало людям бодрости. И в первую очередь – экипажу: опасность – это было что-то из прошлого, из молодости, из той жизни, которую они (каждый про себя) считали единственно настоящей. Для ученых чувство непрерывной угрозы явилось чем-то совершенно новым: переживать такое им не приходилось. В первые дни непривычное ощущение их тяготило; потом, неожиданно для самих себя, они нашли в нем какой-то вкус. Им стало казаться, что новая жизнь, жизнь в опасности, отличалась от прежней, спокойной, как морская вода от водопроводной: у нее был резкий вкус и тонкий, бодрящий запах, заставлявший дышать глубоко и ощущать каждый вдох как значительное и радостное событие.

      Вряд ли ученые признавались даже самим себе в том, что такое отношение к жизни возникло у них под влиянием шестерых человек из других эпох – людей, относившихся к жизни именно так.

      Работали быстро, даже с каким-то ожесточением. На звезду Даль поглядывали теперь с опаской. Красивое светило оказалось коварным. Хотелось