Впереди веков. Микеланджело. Ал. Алтаев

Он подозвал Микеланджело к себе и заговорил с ним. Краткие и точные ответы юного художника удивили Полициано. Пусть юноша не всё понял, но, прямой и смелый, он не скрыл из пустого самолюбия, что во многом не разобрался, и просил разъяснений.

      Полициано сказал, чтобы Микеланджело зашёл к нему, в левую часть дворца, где жили поэты и философы.

      Микеланджело зашёл один раз, затем другой; потом стал заходить часто. Он всё глубже постигал мысли великих философов древности после красноречивых пояснений своего нового друга и покровителя.

      Жажда знаний с каждым днём становилась у юноши всё сильнее и сильнее. Кроме бесценного наследия Греции и Рима, было ещё наследие своё, родное, наследие, оставленное гениями Италии… Он упивался стихами Данте и Петрарки, читая их ночи напролёт, заучивая наизусть, и после короткого сна твердил какую-нибудь засевшую в голове строку бессмертного поэта:

      Non vi si pensa quanto sangue costa…[5]

      Эти строки из дантовского «Рая» запали ему в душу после того, как он, вспоминая горный посёлок в Сеттиньяно, задумался о великолепии дворца Медичи. И ведь в него не перестают стекаться новые сокровища искусства. Скарпеллино свозят в усадьбу Медичи мрамор для скульптурных украшений, для новых великолепных покоев, сами же не перестают мечтать о тёплой одежде во время осенних и зимних бурь и о чём-то лучшем, чем луковая похлёбка, изо дня в день заедаемая сухою джьюнкаттой… И девушкам их хочется видеть на своих ногах, хотя бы в праздник, башмачки вместо деревянных сандалий…

      «Не думают, какой куплено кровью великолепие виллы Кареджи и садов Святого Марка…»

      Роскошь, пёстрое цветное платье, блеск празднеств и пиров мало привлекали Микеланджело. Но было в садах другое, неотразимо притягивающее его: античная скульптура и неотделимое от неё, словно ожившее дыхание античного мира. Искусство греков, освещённое их светлым, жизнерадостным восприятием мира, возвышенные, хотя порою выраженные в неясной, затемнённой форме мысли учёных и философов, которых слушал Микеланджело, глубоко захватили его. Порою он испытывал глубокую тоску от разлада с самим собою. Он не мог забыть то, с чем сроднился в горах Сеттиньяно, забыть простую жизнь, нужды и потребности тружеников-бедняков; но он ловил себя на том, что не может отнестись враждебно к тем, кто за бесценок пользовался тяжким трудом бедняка ради обогащения и любви к роскоши. Он не только не возненавидел ласкавшего его Лоренцо Медичи, но находил в нём большое понимание того искусства, которому посвятил себя, и за это был ему благодарен. Он не отказывался от покровительства Лоренцо и тогда, когда вельможа захотел, чтобы он обедал за его столом, надеясь, быть может, что общение с юным скульптором будет полезно его сыну и наследнику, легкомысленному и пустому Пьеро Медичи.

      Новые мысли, разбуженные Полициано, доставляли Микеланджело и муку и радость, наполняя всё его существо необычайным волнением, тревогою и страстной жаждой познания. Ему хотелось сродниться с идеями своего нового друга и учителя,

5

«Не думают, какой куплено кровью…» – Данте. «Божественная комедия». «Рай». Песнь XXIX.