Мартовские дни 1917 года. Сергей Мельгунов

только мне кажется, что я жила в другой стране, я долго оставалась на море и, прежде чем поселилась на Эспаньоле, жила в краю, где небо не так чисто, деревья темнее, а солнце холоднее… но это только предположения, ни на что не опирающиеся. Мне кажется также, что я слышала и сама говорила на другом языке, не на кастильском, но какой это язык, сказать не могу. Одно знаю точно: мне покровительствует могущественная фамилия, постоянно наблюдающая за мной и никогда не теряющая меня из виду. Дон Фернандо д'Авила не родня мне, мне это известно наверняка. Это выслужившийся солдат, который, по всей вероятности, обязан высоким положением, которого он достиг, и еще более высоким положением, которое ему обещано, только попечению, которым он окружал мое детство. Вот и вся моя история, Филипп, она очень коротка, очень мрачна и очень таинственна; но я обязана из любви, которую испытываю к вам, обязана из уважения к самой себе познакомить вас с ней, и, убежденная, что исполнила священный долг, я без ропота покорюсь вашей воле, какова бы она ни была.

      Молодой человек с минуту смотрел на девушку с необъяснимым выражением, в котором смешивались любовь, стыд и горесть.

      – Хуана, – сказал он наконец дрожащим голосом, – вы праведное и благородное дитя, ваше сердце чисто, как у ангела! Я недостоин вашей любви, потому что я вас обманул!

      – Вы меня обманули, Филипп? Это невозможно! – сказала она с лучезарной улыбкой. – Я вам не верю.

      – Благодарю, Хуана! Но, в свою очередь, я хочу вам сказать, кто я.

      – О! Я знаю, вы красивый и храбрый дворянин, которого я люблю, что мне за дело до остального!

      – Позвольте мне сказать, Хуана; когда вы узнаете все, вы осудите меня или извините. Я дворянин, вы сказали правду, дворянин даже знатного рода, но я беден.

      – Что же мне до этого?

      – Ничего, я это знаю, но мне остается открыть вам тайну, тайну страшную, которая, когда вы ее узнаете, может быть, навсегда разрушит мое счастье.

      – Продолжайте, – сказала она, с недоверием качая головой.

      – Я не испанец, Хуана.

      – Знаю, – сказала она, улыбаясь, – еще я знаю, что вы француз, что вы один из предводителей страшного общества морских цыган, как называют их испанцы, перед которым дрожит кастильское могущество… Так это-то, Филипп, и есть та страшная тайна, которую вы не решаетесь мне открыть? Полно, друг мой, я давно уже знаю все, касающееся вас, разве это не часть моего существа?

      – Итак, вы меня прощаете?

      – За что мне вас прощать, Филипп? Я не мужчина, даже не знаю, испанка ли я. Эти ссоры и эта ненависть меня не интересуют, я женщина и люблю вас – вот все, что касается меня.

      – О, да благословит вас Бог за эти слова, Хуана, они возвращают мне жизнь.

      – Вы сомневались, Филипп?

      – Я не смел надеяться, – отвечал он кротко.

      – Одни женщины умеют любить, – прошептала она печально. – Ах, мы должны расстаться!

      – О! Нет еще, нам незачем торопиться.

      – К чему увеличивать нашу горесть,