Сказание о Старом Урале. Павел Северный

заговорил.

      – Отец знает, что у твоего муженька заручка у царя крепкая. Уведу тебя, а старик царю нажалится. Царь заставит обратно отдать. А разве взятое отдам?

      – Батюшки! Какие Строгановы боязливые стали! Даже подумать боятся, что царь на них осерчает.

      – Нам с ним ссориться нельзя.

      – Конечно. Осерчает да и не станет захватными землями одаривать.

      – Пойми, Аннушка!

      – Где мне понять? А думать мне неохота, голова заболит. Врешь мне про отцовский запрет, задумав о чем-то, от меня тайном. Дура, мол, Аннушка: очумела со старым мужем. Заволокла ей любовь ко мне разум, а потому всему поверит… И то верно, что дура! Надо было мне наперед, как к себе допустить, уговор вырядить: возьмешь к себе – твоя. Не возьмешь – чужая жена. Скажи на милость, чего боишься? Коршуном по всей Каме на людские жизни кидаешься, ежели нужно тебе. А меня у старика взять не можешь!

      – Кидаюсь, говоришь? Но, коли кинусь на тебя, жизнь твоя кончится, а ты мне живая нужна.

      – Тебе, видать, ворованная ласка слаще кажется? Ты лучше правду гольную скажи. Неохота тебе свою вольность мне одной отдать, когда вокруг да около по краю боярыни шмыгают. Любая Семену Строганову лаской повинится, потому понимает, что ты здесь хозяин земли. Все здесь ваше.

      – Аннушка!

      – Может, татарка полоненная приглянулась? Слыхивала, что татарские бабы мятой да дымом пахнут. Была бы мужиком, мимо не прошла бы.

      Строганов порывисто повернулся и пристально посмотрел на Анну.

      – Чего глядишь? С татаркой сравниваешь? Ликом ей до меня далеко, зато годами моложе, а главное – девка.

      – Дура ты.

      – Была ране. А с этой ночи умная буду.

      – К чему клонишь?

      – Скажу. Вот к чему клоню. Надоело временами свою душу подле тебя греть. Скажу сейчас о давно надуманном.

      Анна села в постели, охватив руками колени.

      – Послушай, Семен. Поглянется тебе или нет, все равно запомяни сказанное. Ежели на этот раз из Чердыни поплывешь на Каму и меня с собой не возьмешь, то дорогу ко мне навек позабудь.

      – Грозишь?

      – Понимай, как тебе на сердце ляжет. Возьмешь – вся твоя. Не возьмешь – вспоминай на досуге, что звали боярыню-полюбовницу Аннушкой. В Москву подамся. Там, сказывают, царь Иван жен, как в бане веники, меняет. Может, на глаза ему попадусь и хоть на месяц в ряд с ним царицей на Руси встану. Вот тогда Строгановым грамот дарственных на земли получать не доведется.

      – Молчи.

      – Неужели? Что сделаешь, если ослушаюсь и не стану молчать? Поди, по-строгановски за горлышко приголубишь и ласкать станешь, пока язык не посинеет?

      – Дуреешь ты, Анна. В силу свою веришь над моим разумом.

      – А ты покажи, что нет над твоим разумом моей бабьей силы!

      Строганов шагнул к Анне, но она не пошевелилась.

      – Коли хлестнешь, укушу. Хлещи. Чего ждешь?

      – Не про то молвишь… Не надо меня Москвой пугать.

      – Ласково заговорил? Решай сейчас: уйдешь один – дверь сюда навек запру.

      Строганов прошелся по коврам опочивальни.

      – Погоди до осени. На Косьве острог поставлю.