Не говори, что у нас ничего нет. Мадлен Тьен

набитым, оказался пустым. Он от всего избавился, включая обручальное кольцо, портативный CD-плеер Sony и музыку. У него даже нашей фотографии при себе не было. Единственная записка, которую он оставил, была вовсе не прощальная. Он писал только, что есть долги, которых ему не оплатить, и ошибки, с которыми жить он не может, и что он хотел бы быть похороненным в Гонконге, на китайской границе. Писал, что любит нас.

      Раз в год отец водил нас в филармонию. Хороших мест нам никогда не доставалось, но папа говорил, что это неважно; важно быть там, существовать в зале, где обновляют музыку, какой бы старой та ни была. Жизнь, говорил мне порой отец, полна препятствий, и никогда нельзя быть уверенным, что назавтра или на следующий год все останется прежним. Он рассказывал мне, что, когда он был маленьким мальчиком, его приемный отец, Профессор, пошел с ним в филармонию в Шанхае, и этот опыт навсегда его изменил. Внутри него вдруг обнаружились стены, о существовании которых отец прежде и не подозревал. “Я понял, что мне предназначено прожить иную жизнь”, – сказал он. Стоило ему узнать об этих стенах, как он больше думать ни о чем не мог, кроме как о том, как их разрушить.

      – Это какие стены? – спросила я.

      – Минь, – сказал он. – Судьба.

      И только потом, когда я снова посмотрела это слово в словаре, я увидела, что “минь” (命) означает судьбу – но еще означает и жизнь.

      Стук в дверь вернул меня к дождю, к комнате и к себе самой.

      – Ма-ли, – начала Ай Мин, сидя в изножье моей кровати. Она включила настольную лампу и стала похожа на мою собственную бледную тень. – Мне не следовало читать дневники твоего отца. Это я и хотела тебе сказать. Мне правда очень совестно, Ма-ли. Пожалуйста, прости меня.

      Молчание стало еще более напряженным. Я уселась так далеко от нее, как только могла – на стопке своих подушек.

      – Я ведь на самом деле такая трусиха, – прошептала Ай Мин.

      – Чего ты боишься?

      – Что твоя мать попросит меня уйти. Одна я больше выживать не смогу. Знаю, что не смогу.

      Меня захлестнул стыд. Ее слова каким-то образом напомнили мне о папе.

      – Ты – из нашей семьи, так мама сказала.

      – Просто наши жизни, Ма-ли, все перепутались. И еще эти… разбитые сердца, между твоей семьей и моей…

      Я кивнула, как будто понимаю.

      – Мой отец, как и твой, любил музыку, – продолжала Ай Мин. – Он раньше преподавал в Шанхайской консерватории, но это было еще до моего рождения.

      – А что он потом делал?

      – Он двадцать лет работал на заводах. Сначала делал деревянные ящики, а потом – радиоприемники.

      – Не понимаю. Зачем ему было этим заниматься, если он любил музыку?

      Дождь лил так сильно, что молотил по окну серебряными крапинками. Я вдруг ни с того ни с сего представила себе, как мама стоит на автобусной остановке в облепившем тело пальто, а холод и сырость пробирают ее до костей.

      – Я встречалась с твоим отцом, – сказала Ай Мин, уходя от ответа. –