Не говори, что у нас ничего нет. Мадлен Тьен

Большая Матушка снова проснулась, рядом с ней спала Чжу Ли.

      Они оставались в постели, пока просыпались Папаша Лютня и мальчики. Слушали, как шуршали, расстегиваясь и застегиваясь, школьные ранцы, как гремит из колонок государственный гимн, а по переулкам дребезжат колокольчики и трещотки. Когда Большая Матушка вновь открыла глаза, она на миг растерялась и подумала, что это они с Завитком лежат в родительской кровати, а по подушкам рассыпались сияющие волосы сестры. Сестру она любила как никого на свете. Когда в войну пропали их мужья, они с Завитком выживали вместе, и Большая Матушка ни разу ее не подвела. Она смахнула слезы, которых не смогла сдержать.

      У нее было смутное, беспокойное чувство – как будто люди карабкаются куда-то, ломятся прямо по чужим телам, и лезут, и лезут, и падают, и тянут за собой остальных – в полном и тошнотворном молчании. Но за какие преступления? В лагерях перевоспитания на северо-западе сестру, вне всякого сомнения, разлучат с Вэнем Мечтателем. Конечно же, скоро их освободят, наверняка все их преступления – лишь мелкие проступки. Но “мелкая контрреволюционная деятельность” – это вообще как? Большая Матушка никогда еще о таком не слыхивала. Малышка села. Словно слезы тети ее ошпарили, Чжу Ли выползла из-под одеял и вышла из комнаты.

      Той же ночью Папаша Лютня сел на автобус до Биньпая. Он дремал и думал об игроках и табачном дыме на свадьбе Завитка, о птицах и музыке, и о медленно разворачивающейся деятельности свежесозданного Председателем Мао военного оркестра, а когда он проснулся, автобус накренился над горным перевалом, штурмуя узкий, как шпилька, серпантин. Папаша Лютня вцепился в переднее сиденье. За окнами было мерзко. И внутри, и снаружи Папашу Лютню охватывало всеобъемлющее чувство опасности и предательства. Это предчувствие было таким сильным, что на рассвете он удивился, обнаружив, что автобус катится по мирному и нежному пейзажу. Золотисто-зеленая хрупкость полей вокруг, серебристые мотоциклы и ряды низко летящих птиц, как одна забиравших то ниже, то выше, сбили его с толку. Транспаранты провозглашали: “Служить народу!” или “Смелее мыслить, смелее действовать!”. Начало лета было невыносимо – раскаты грома и постоянная жара. Рубашка Папаши Лютни как будто навсегда приклеилась к спине.

      Прибыв в Биньпай, Папаша Лютня пошел в партком – скромное зданьице с очень низкой дверью.

      Внутри он с удивлением увидел крутившийся под потолком электрический вентилятор, гнавший теплый воздух вниз. В парткоме имелся собственный генератор. Как только Папаша Лютня представился, его поприветствовал председатель – подал ему здоровенный кусок торта. Обуздав тревогу, Папаша Лютня выпрямился, чтобы выглядеть властно и неуязвимо, и заговорил гулким и громким голосом. Как только он упомянул Завитка и Вэня Мечтателя, лыбившийся чиновник в теплом не по погоде пиджаке порозовел и вспотел. Вентилятор гонял по его лысой голове капельки пота.

      – Минуточку, товарищ, пожалуйста, – сказал председатель и сбежал