Не говори, что у нас ничего нет. Мадлен Тьен

такая уживчивая, такая старательная, что иногда даже думала, что мой мозг с душой существуют по отдельности.

      Во-вторых, о том, что в странах победнее людям вроде нас с мамой не было бы так одиноко. По телевизору в бедных странах вечно толпы, а битком набитые лифты поднимаются прямиком к небесам. Люди спят по шестеро в одной кровати, по дюжине в одной комнате. Там всегда можно высказаться вслух и знать, что кто-то тебя да услышит, даже если не хотел. По сути, наказывать людей можно так: вырвать их из круга родных и друзей, изолировать в какой-нибудь холодной стране и расплющить одиночеством.

      В-третьих – и это был не столько факт, сколько вопрос: почему наша любовь так мало значила для папы?

      Должно быть, я заснула, потому что вдруг проснулась – и увидела, что мама склонилась надо мной и кончиками пальцев гладит меня по лицу. Днем я никогда не плакала – только ночью.

      – Не надо, Лилин, – сказала она. Она много чего бормотала.

      – Если тебя запрут в комнате и никто не придет тебя спасти, – спросила она, – что ты будешь делать? Придется тебе колотить в стены и бить окна. Придется тебе вылезать и спасаться. Ясно же, Лилин, что слезы не помогают выжить.

      – Меня зовут Мари, – завопила я. – Мари!

      – Кто ты? – улыбнулась она.

      – Я Лилин!

      – Ты Девочка, – мама употребила ласковое прозвище, которым называл меня папа, потому что слово 女 означало и “девочка”, и “дочка”. Папа любил шутить, что у него на родине у бедняков не принято было давать дочерям имена. Мама тогда хлопала его по плечу и говорила по-кантонски: “Хватит забивать ей голову мусором”.

      Под защитой маминых объятий я свернулась в клубок и снова заснула.

      Позже я проснулась от того, что мама тихонько размышляла вслух и хихикала. Утра той зимой были непроглядно темные, но неожиданный мамин смешок пронесся по комнате, как жужжание обогревателя. Ее кожа хранила запах чистых подушек и сладкий аромат ее османтусового крема.

      Когда я шепотом позвала ее по имени, она пробормотала:

      – Хи…

      И потом:

      – Хи-хи…

      – Ты на том свете или на этом? – спросила я.

      Тогда она очень отчетливо произнесла:

      – Он здесь.

      – Кто? – я попыталась вглядеться в темноту комнаты.

      Я и правда поверила, что он здесь.

      – Приемный. Этот хм-м-м. Этот… Профессор.

      Я крепко стиснула ее пальцы. По ту сторону штор небо меняло цвет. Мне хотелось последовать за мамой в отцовское прошлое – и все же я ему не доверяла. Люди могут пойти за наваждением; могут увидеть нечто столь завораживающее, что и не подумают обернуться. Я боялась, что мама, как прежде отец, забудет, зачем ей возвращаться домой.

      Внешняя жизнь – новый учебный год, регулярные контрольные, радости лагеря юных математиков – продолжалась, словно и конца ей не будет, и круговая смена времен года гнала ее вперед. Папины летнее и зимнее пальто все еще ждали за дверью – между его шляпой и туфлями.

      В начале декабря из Шанхая пришел толстый конверт,