Stalingrad, станция метро. Виктория Платова

немецкими судебными инстанциями на предмет предоставления безвозвратно утерянного deutschen гражданства и, конечно, на выпивку.

      Да-да, Карлуша был алкоголиком! Тишайшим и нежнейшим, но все же алкоголиком! Нажравшись, Карлуша не устраивал дебошей, не поднимал руку на дочь и не выносил из дома последнее. Напротив, он вел себя пристойно, припоминал все новые умопомрачительные подробности кельнского периода жизни (иногда не на шутку пугавшие Елизавету) и даже пытался объяснить все свои нелепые с точки зрения нормального человека поступки. В трезвом виде до подобных объяснений Карлуша не снисходил.

      «Все, что я делаю, я делаю для тебя, моя пупхен, мой блюмхен![1] – заплетающимся языком провозглашал он. – Я не из тех преступных отцов, что после смерти оставляют свое чадо без гроша за душой. И мне вовсе не улыбается, чтобы обиженная дщерь плевала на мою могилу. Хочу, чтобы моя могила всегда была в цветах, а для этого нужно постараться еще при жизни».

      Разговоры про смерть вообще и про могилу в частности страшно тяготили Елизавету – но только до тех пор, пока она не поняла, что для Карлуши это всего лишь фигура речи, не более. Карлуша не собирался умирать, он собирался жить вечно и при благоприятном раскладе понянчить не только своих внуков, но и правнуков. Это называлось «увидеть на нашем старинном и могучем генеалогическом древе новые молодые листочки».

      – Очень бы хотелось взглянуть на другие ветви этого древа, – замечала Елизавета. – Осмотреть его, так сказать, целиком.

      – Придет время – и взглянешь, мой блюмхен.

      – А оно еще не пришло?

      – Нет.

      «Нет» заключало какую-то (возможно – чудовищную) тайну и получалось у Карлуши неподражаемо. Он закатывал глаза, причмокивал губами, левую руку прижимал к сердцу, а правой судорожно описывал в воздухе ромбы и окружности. Подобный комплекс телодвижений Карлуша осуществлял неоднократно, и всякий раз у не в меру впечатлительной Елизаветы бежали мурашки по коже.

      – Скажи честно, – понижала она голос до трагического шепота, – среди наших родственников был… м-м… Гитлер?

      – Господь с тобой, блюмхен, – таким же трагическим шепотом отзывался Карлуша. – Только Гитлера нам и не хватало!

      – Кто-нибудь из нацистской верхушки?

      – Ты имеешь в виду самую верхушку?

      – Не ниже Бормана.

      – Не ниже Бормана – никого.

      – Может, мы состоим в родстве с представителями большого бизнеса? – пробовала зайти с другой стороны Елизавета. – Круппы, и все такое…

      – Не пытай меня.

      – Высший свет? Королевские особы?

      – Ни слова больше, блюмхен! Я нем как рыба.

      – …речь идет о ком-то из «Аннанербе»? Кто предпринял экспедицию на Тибет, нашел Шамбалу и ему открылось Тайное Знание?..

      Больше всего Елизавету устраивал вариант с Тайным Знанием, включающим в себя – кроме всего прочего – способности к телепортации, левитации, бесконечной реинкарнации

1

Моя куколка, мой цветочек! (иск. нем.)