Чемпион. Сергей Майоров

окурками. Со стены на меня сурово смотрел Горбачев.

      – Садись, – сказал Петр Сергеич, и я занял жесткий стул перед одним из двух имевшихся в кабинете столов, после чего они с Цыганковым насмешливо переглянулись.

      Начинать допрос они не спешили. Петр Сергеич достал «Беломор», Цыганков – «Стюардессу». Отошли к окну, открыли форточку и дымили в нее, искоса поглядывая на меня. О чем они говорили, я расслышать не мог, как ни напрягал слух. Потом Цыганков посмотрел на часы, озабоченно покачал головой и сказал:

      – Пойду, доложу прокурору.

      – Пусть сразу следака высылает, надо оформлять парня.

      Цыганков что-то очень тихо ответил, взял со стола свою папку с разлохмаченными тесемками и ушел, а Петр Сергеич засмолил очередную папиросу и прислонился к окну. Он так и говорил со мной все время, не выпуская «беломорину» изо рта, роняя пепел на грудь и время от времени чиркая спичкой, чтобы запалить потухший окурок.

      – Ты, парень, вляпался по самое «не могу». Журнальчики, палки твои и ножик охотничий – это так, семечки. Честно скажу, на приговор они влияния не окажут. У нас ведь срока не складываются, а поглощаются. Более тяжкая статья поглощает те, что помельче. Ты Кодекс смотрел? Знаешь, какие санкции по «сто второй» предусмотрены?

      Я отрицательно покачал головой.

      Петр Сергеевич отклеился от окна, сел за стол напротив меня и с ходу раскрыл лежавшую на нем затертую книжку на нужной странице:

      – Смотри: от восьми до пятнадцати или смертная казнь. Это если «сто вторая» пойдет…

      Пальцем с пожелтевшим ногтем он подчеркнул заголовок статьи: «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах».

      – А может быть, и «сто третья», – он перевернул страницу. На бумагу упал комок пепла. Я прочитал: «Умышленное убийство… без отягчающих обстоятельств… от трех до десяти…»

      Петр Сергеевич навалился локтями на стол, выдохнул папиросный дым мне в лицо:

      – От трех до десяти, а не вышка! Соображаешь? Конечно, есть объективные признаки, но многое будет зависеть от того, как ты сам объяснишь свои действия. Никто ведь, кроме тебя, не знает, что там в твоей дурьей башке коротнуло. Проще говоря, сможешь как-то объяснить свои действия – глядишь, суд и поимеет к тебе снисхождение, с учетом возраста, незапятнанной биографии и спортивных заслуг… Кстати, биографию мы твою еще как следует не проверяли… А станешь молчать – на всю катушку получишь. На всю, вплоть до вышки, это я тебе могу точно пообещать!

      – Да я вообще не пойму, о чем речь!

      Петр Сергеевич пренебрежительно усмехнулся:

      – О Никите.

      – О ком?!

      – О покойнике. Добрынин его фамилия. Или ты его фамилии не знал?

      – Да я вообще о нем первый раз слышу!

      – Он, между прочим, только полгода, как оттуда вернулся, – Петр Сергеевич кивнул на окно.

      Я повернул голову и сквозь грязное стекло посмотрел на широкий колодец внутреннего двора:

      – Сидел, что ли?

      – Это ты у нас сядешь. А он воевал. Танкист, две боевые медали. Они, кстати, пропали.