Тайна Карлоса Кастанеды. Часть II. Безупречность и сновидение. Алексей Ксендзюк

встретиться лицом к лицу с одиночеством вечности» (VII).

      «Научившись видеть, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим», – сказал дон Хуан в другой книге (II).

      И когда наступил момент окончательной разлуки с доном Хуаном и доном Хенаро, Карлос с особой остротой пережил свое экзистенциальное одиночество, куда более страшное, чем одиночество обычного человека.

      «Мы все одиноки, Карлитос, – сказал дон Хенаро мягко, – и это наше условие.

      Я ощутил в горле боль привязанности к жизни и к тем, кто был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.

      – Мы одиноки, – сказал дон Хуан. – Но умереть одному – это не значит умереть в одиночестве» (IV).

      Быть может, кому-нибудь печаль и тоска покажутся вовсе не обязательными чувствами на пути дона Хуана; возможно, кто-нибудь решит, что эту неприятную сторону можно как-то обойти и добраться до цели, не расставаясь с блаженством и покоем. На наш взгляд, это вряд ли возможно.

      Более того, в приступах печали дон Хуан даже склонен видеть верное доказательство движения по пути. Например, однажды Кастанеда пожаловался учителю, что «не хочет больше жить». В ответ маги принялись радостно хохотать. «Чем большим было мое отчаяние, тем сильнее они веселились.

      Наконец, дон Хуан сдвинул меня в состояние повышенного осознания и объяснил, что их смех вовсе не злорадство или проявление странного чувства юмора. Они смеялись от переполнявшей их радости за меня, потому что видели, что мне удалось продвинуться далеко вперед по пути знания» (VII).

      Дон Хуан сказал: «То, что происходит с тобой, случается с каждым, кто накопил достаточно энергии и смог заглянуть в неизвестное.

      Нагваль Хулиан говорил им, что они изгнаны из дома, в котором провели всю свою жизнь. Результатом накопления энергии явилось разрушение гнезда – такого уютного, но сковывающего и скучного – в мире обыденной жизни. И подавленность их, по словам нагваля Хулиана, была не печалью потерявших старый дом, но печалью обреченных на поиски нового» (VII).

      Все приведенные выше примеры как раз доказывают, что безупречность ни в коем случае не связана с эмоциональным отупением. Напротив, это новое психическое состояние обостряет не только восприятие, но и наше реагирование на него. Здесь все в несколько ином свете, все переживается «под знаком вечности», но сила чувствования от этого только возрастает, приобретая специфическую утонченность и окраску. Недаром тибетский проповедник Калачакры Чогьям Трунгпа пишет так: «Чтобы оказаться хорошим воином, нужно иметь печальное и нежное сердце. Если человек не ощущает одиночества и печали, он совсем не может быть воином».

      Здесь мы вправе спросить: что же удерживает воина на этом одиноком, отрешенном и печальном пути? Способен ли он испытывать подлинную радость от общения с миром, есть ли в этом пути хоть что-то, искупающее страдания и тоску, помимо далеких приключений в устрашающих мирах нагуаля? Этот же вопрос задавал