Храм любви. Книга вторая. Леди грёз. Виктор Девера

не гаси ни уголька.

      Краса тихонько, боже мой,

      Произнесла: «Прости, седой.

      Не виновата я, беда,

      Нет в сердце жара у меня.

      Разбита этим вся судьба.

      Любовь наука забрала.

      Хочу кого-то я любить

      И этот жар ему дарить.

      А жара уже в сердце нет,

      И нет звезды, дарящей свет».

      – Мне, может, в птицу обратиться,

      Чтобы огнем в любви делиться?

      Как вам явить огонь для счастья?

      С чем-то должны вы распрощаться.

      У лебединого причала,

      Где любовь вечностью звучала.

      Ребро любви нужно сменить

      И где-то новое вам вшить.

      И разродитесь вы яйцом

      Большой любви, её теплом.

      Теперь исчезните, летите,

      Крылом мне только помашите.

      Огонь из сердца будто жертву

      Пока дарю в полет, как песню.

      Как фату завтрашнего дня,

      С огнем и песней без конца.

      Но вот фату огня, что я

      Подарком сделал от себя,

      Другого сердца не заденет

      Да и обрадовать не смеет.

      Её порвет печаль измены,

      В душе оставив накипь пены.

      И лишь ребенок из яйца

      Вас будет радовать любя.

      Прости, влетевшая в окно,

      Что так в глазах моих темно.

                                                   * * *

      Мой друг аспирант не знал, от кого этот букет, и передал мне, но когда я прочла письмо, то скорее расстроилась, чем обрадовалась. Его заинтриговало моё выражение лица, и он стал интересоваться причиной. Я ему все послания показала, но правильно разъяснить не смогла, и он сказал, что это бред выживающего из ума немолодого мужчины.

      Меня этот ответ расстроил, и я, спросив себя, почему, ответа не нашла. Вечером, придя к себе домой и собрав все его послания, еще раз прочитала их. Вот незадача, опять расстроилась, ведь уже седой мужчина, а впал в юношескую стихотворную романтику. Тут поймала себя на мысли, что он напоминает мне чем-то моего отца. Вспомнила и то, что и сама в юности писала стихи. Когда мои стихи, в которых я выворачивала интимность своей души, привели к трагедии, я зареклась никогда больше не писать.

      Стихи требуют откровенности, а у каждой женщины должна быть тайна.

      Боже мой, говорила я сама с собой, он в стихах довольно смел и, похоже, не думает о возможности своего осуждения. Мне казалось, что его стихи терроризируют сознание и провоцируют смутные, и даже непристойные, мысли, требующие какого-то поступка. С этими мыслями я уснула.

      Проснулась от удивления странному сну. В этом сне я как будто попала на какой-то банкет артистов. Сначала видела, как он со сцены, похожей на улицу большого города, читал свои стихи от мужского имени. Перейдя к стиху от женского лица, он вышел в женском обличии матрешки. Такая же разухабистая, девчонка в платке подыгрывала ему на гармошке, а гулящая молодежь развлекалась вокруг него танцами и прыжками в чехарду. Толпа женщин из её глубины зала, увлекаемая его стихами, то надвигалась, обступая его, то как будто в ужасе от них отступала снова. Однако из зрительного зала после его выступления осмелились