Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада. Мерилин Мэнсон

слышал ли я когда-нибудь его нормальный голос, а не хрипы, которые он издавал из-за трахеотомии.

      Мы сидели за столом до тех пор, пока не услышали, что дед уходит. Отодвинули мясной рулет, вылили Jell-O в вентиляцию и направились в подвал. Вдогонку бабка кричала нам «Чэд! Брайан! А ну вычистить тарелки!», но безуспешно совершенно. Нам повезло, что сегодня она только поорала. Обычно, если она замечала, что мы таскаем еду, возражаем ей или придуриваемся, нас ставили на колени на щётку метлы в кухне. Причём простоять надо было от 15 минут до часу, из-за чего на коленях не проходили ранки.

      Мы с Чэдом работали быстро и бесшумно. Мы знали, что делать. Подняв с пола ржавую отвёртку, мы ею, как фомкой, взломали ящик и заглянули внутрь. Первое, что увидели – целлофан, прям тонна целая, и в него явно что-то замотано. Что именно – непонятно. Чэд поглубже засадил отвёртку, ящик отодвинулся, и мы увидели волосы и кружева. Он сильнее надавил на отвёртку, а я потянул, и, наконец, ящик выдвинулся.

      Там мы обнаружили бюстье, лифчики, нижние юбочки, трусики, да ещё и несколько спутанных женских париков из жёстких разноцветных волос. Мы начали было разворачивать целлофан, но, увидев, что он скрывал, бросили всё на пол. До такого ни один из нас даже дотрагиваться не хотел: это была коллекция искусственных членов с присосками. Может, я испугался потому, что был юн, а члены эти казались гигантскими. К тому же – покрыты засохшей тёмно-оранжевой слизью – ну как корочка, которая обрастает вокруг индейки в духовке. Потом мы догадались, что это просто старый вазелин.

      Я сказал Чэду завернуть дилдо эти обратно в целлофан и положить в ящик. Хватит нам открытий на сегодня. Но как только мы попытались задвинуть ящик, ручка двери подвала повернулась. Мы с Чэдом застыли на мгновение, потом он схватил меня за руку и нырнул под фанерный стол, на котором стояла дедова модель железной дороги. Очень вовремя: шаги как раз на нижних ступенях. Мы лежали на полу, усыпанном всякой фигнёй для игрушечной железной дороги, в основном – сосновыми иголками и искусственным снегом, и всё это у меня ассоциировалось с припудренными пончиками, втоптанными в грязь. Иголки кололи нам локти, воняло тошнотворно, и мы дышали тяжко. Но дед, похоже, не заметил, что ящик наполовину выдвинут. Мы слышали, как он шаркает по подвалу, хрипя сквозь дырку в горле. Щёлкнул выключатель, игрушечный поезд покатился по длинному маршруту. Прям перед нами возникли лакированные ботинки деда. Выше колен мы не видели, но поняли, что он сидит. Постепенно его ступни начали елозить по полу, как будто его на стуле раскачивали, а хрип его стал громче поезда. Не могу придумать другого способа описать звук его бесполезной гортани. Лучшая аналогия – старая заброшенная газонокосилка, отчаянно пытающаяся снова начать работать. Когда такое доносится из человеческого тела – это ужас-ужас.

      Через десять минут полнейшего дискомфорта с верха лестницы послышался голос: «Иудейский