Исповедь чародейки. Морвейн Ветер

каждой покрывали шалью, скрывая лицо, и усаживали в приблизившийся паланкин.

      Я всё смотрела туда, на возвышение, где рядом с троном стоял незнакомый мне человек. Он поправил плащ и, шепнув на ухо императору пару слов, стал спускаться вниз.

      Передо мной оставалось ещё две ученицы. Я поняла, что если не сделаю ничего – он уйдёт, и я в самом деле больше не увижу его никогда.

      Я рванулась из рук наставниц и будто случайно рухнула на землю прямо перед ним.

      Незнакомец отшатнулся, но всё-таки опустил взгляд на моё лицо.

      Мгновение, показавшееся вечностью, он смотрел на меня.

      Наставницы, заголосившие было с упреками в мой адрес, умолкли. Стихли даже песни и смех в толпе.

      Он присел на корточки и поймал мой локоть – не прикрытый сейчас ничем. Там, где его пальцы касались кожи, по телу пробежал огонь.

      Бережно, но твёрдо, не отрывая взгляда от моих глаз, он поднял меня с земли и поставил на ноги.

      Рука легонько прошлась по шали, оказавшейся теперь на плечах.

      – Осторожней, – тихо сказал он. – Опасно падать вот так.

      Я сглотнула.

      – Может быть, я не боюсь?

      Он смотрел на меня ещё мгновение, затем отвернулся и двинулся прочь.

      Я думала, наставницы меня убьют. Но ничего не произошло. Напротив, обменявшись тихими фразами, которые я расслышать не смогла, они бережно взяли меня за руки и усадили в паланкин. Я ничего не понимала. Сознание по-прежнему заполняло ощущение его рук, лежавших на моей коже, и по венам всё так же бежал огонь.

      С тех пор я обнаружила какое-то особенно бережное отношение наставниц ко мне – как будто я была хрупкой вазой из редкого фарфора. Хрупкой и очень дорогой.

      Больше никто не настаивал на том, чтобы я знала уроки назубок.

      А через какое-то время мне открыли доступ в южное крыло – так что теперь я смогла бывать на солнце. Изменился даже рацион – мне стали давать больше овощей, меньше мучного и круп.

      И, конечно же, такие перемены не ускользнули от взглядов других учеников.

      Локлин то и дело искоса позыркивала на меня – её собственный рацион был по-прежнему настолько скуден, что оставалось удивляться, как ей удаётся управляться с мечом.

      Мальчики ничего не поняли. Только Густав, как и следовало ожидать, заметил некоторые перемены и спросил, наблюдая, как я уплетаю овощное рагу, которое досталось только мне и учителям:

      – Что ты сделала, Гвендолин, чтобы так умаслить их?

      Я улыбнулась загадочно, но долго держать случившееся в секрете не смогла. Тем же вечером, когда мы остались в библиотеке вдвоём, я торопливо рассказала Густаву обо всём, что произошло.

      Я ожидала, что он порадуется за меня – хотя сама толком не понимала, за что такая любовь.

      Вместо этого я напоролась на ледяную, ничем не походившую на обычное поведение Густава злость.

      – Так ты решила, да, Гвен? – он даже вскочил с места и уронил на пол старинный фолиант.

      Я