Кто ты, человек?. Семён Морозков

смена тоже только до Ярославля?

      Сахаров, казалось, окончательно разговорил обоих собеседников, и они сами начали расспрашивать Анатолия о его работе, о поездке. Юра утверждал, что Ярославль, конечно, замечательный город, но Омск – жемчужина Сибири. А был ли когда Толя в Омске? Потом разговор опять вернулся к коньяку. И Толя отказался теперь от «рюмочки за встречу». Левон понимающе с важным видом сообщил, что и он любит коньяк, но «истинной, платонической любовью, как произведение искусства». Не то, что его пьющий дядька, которого по странному стечению обстоятельств тоже зовут Платон. Но главное, что Левон не употребляет еще и потому, что с юности увлекается мотоциклами. Как и Анатолий, он тоже любит технику, неплохо в ней разбирается. «Может на спор с Толей-джаном с закрытыми глазами собрать и разобрать движок любого немецкого мотоцикла»

      Ребята оказались общительные и веселые. Поговорив о технике, они задавали Анатолию еще много других вопросов, которые Сахаров никак не ожидал услышать от обычных официантов вагона-ресторана. Толя успел рассказать им и о долгожданном путешествии в Москву, и о командировке в Ярославль. Так прошло более получаса, и Анатолий, заказав бутылку Дюшеса, попросил принести ее в третье купе одиннадцатого вагона часа через два. Возвращаясь к себе, он неожиданно понял, почему захотел угостить Шуру лимонадом.

      Осенью 1957-го

      Протарахтел, гремя пустыми молочными бидонами, «студебеккер», прошла почтальонша. Соседская корова Горка почему-то остановилась у забора. Горка положила голову поверх забора, засунув влажную морду в промежуток между обломанных досок, и продолжила жевать. Часть старого забора закачалась в такт.

      – Ну, пошла, дуреха! Сейчас повалишь все! Пошла! – Анатолий махнул рукой.

      Воскресное сентябрьское утро, слышно, как по дворам собирается народ, переговариваются о своем. С крыльца видать вдалеке блестящий изгиб Волги. Многие отправятся на пристань – сегодня приходит пароход. Сахаров тоже пойдёт: на пароходе привезут и заказанные книги и журналы.

      Почтальонша прошелестела назад, еле кивнула из-под платка. «Вот и месяц, как за сорок, кажись так и помру бобылем», – подумал Толя.

      В этот солнечный денек в самом начале осени 1957 года уже битый час Сахаров сидит на скрипучих ступеньках крыльца. В старой школьной тетрадке в клеточку что-то старательно выводит химическим карандашом. Ого! Да там… Ну-ка, посмотрим.

      «Жизнь – это чудная короткая тропинка где-то посередине пространства космической бездны… Однако сегодня мы поговорим о более приземленном, но не менее значимом для любого советского (зачеркнуто) человека…»

      Неторопливо продолжалось сентябрьское воскресенье. Деревенские мужики с утра были уже навеселе. Нет у Сахарова этой беды, почти не употреблял «беленькую», даже и ни капли вот уже целый месяц: ни в праздники, ни в будни.

      С шести утра к трактору, а вечером – занятия кружка или сразу домой… к книгам. Так шел год за годом. И в этот самый день, глядя в небо на собирающийся журавлиный клин, Сахаров осознал, что хочет и может, и обязательно напишет