Витязь в тигровой шкуре. Шота Руставели

он о другого раздробил, рукою снова

      Чуть махнул, убил, иного до груди рассек хлыстом.

      Пали трупы вправо, влево. Царь кипит, исполнен гнева.

      Он кричит рабам, но сева Смерти – жатва собрана.

      Юный даже и не глянет на того, кого он ранит.

      Кто домчится, мертвым станет, участь всем пред ним одна.

      Царь разгневан, горячится, на коня скорей садится.

      С Автандилом вместе мчится, чтоб надменного настичь.

      Но, как в искристом тумане, как на сказочном Мерани,

      Не принявши с ними брани, он сокрылся, кличь не кличь.

      Увидав, что царь в погоне, что за ним несутся кони,

      Он, в мгновенной обороне, вдруг, хлестнув коня, исчез.

      Точно в пропасть провалился или в небо удалился,

      Ищут, нет, и след сокрылся. Ничего. Как в мгле завес.

      Хоть следов копыт искали, – нет, исчез в какой-то дали.

      Словно призрак увидали, призрак был один лишь миг.

      По убитым плачет кто-то. И о раненых забота.

      Молвил царь: «Пришла работа. Видно, злой нас рок настиг».

      Он сказал: «Всех дней теченье было только наслажденье.

      Бог изведал утомленье – видеть счастье без конца.

      Вот и стал восторг обманен, – как и все, непостоянен, —

      Я всевышним насмерть ранен, отвратил он свет лица».

      Так вернулся он, угрюмый, затенен печальной думой.

      Вмиг забыты были шумы состязаний и пиров.

      Стон кругом сменялся стоном. Грусть царя была законом.

      Не приученный к препонам, дух легко упасть готов.

      Ото всех сокрытый, в дальней царь сидел опочивальне,

      Размышлял он все печальней, что погас веселья свет.

      Видел только Автандила. Все рассеялись уныло.

      Арфа вздохи не струила, стук не слышен кастаньет.

      Тинатин о той потере счастья слышит. В полной мере

      Чувство в ней. Она у двери. И к дворецкому вопрос:

      «Спит ли он или не спит он?» Тот в ответ: «В тоске сидит он.

      И ни с кем не говорит он. Стал он темен, как утес.

      Автандила лишь как сына приняла его кручина.

      Витязь в этом всем причина, странный витязь на пути».

      Тинатин рекла: «Уйду я. Но коль спросит он, тоскуя,

      В тот же час к нему приду я, как велит к себе прийти».

      Царь спросил: «Где та, в которой ключ живой, что точит горы,

      Свет любви, что тешит взоры?» Был ответ ему тогда:

      «К бледной, к ней, достигло слово, что печаль в тебе сурова.

      Здесь была. И будет снова. Лишь скажи, придет сюда».

      Царь сказал: «Скорей идите, и ко мне ее зовите.

      Лишь в одной жемчужной нити красота всегда светла.

      Пусть отцу вернет дыханье. Пусть излечит тоскованье.

      Ей скажу, о чем терзанье, отчего вдруг жизнь ушла».

      Вняв отцовское веленье, Тинатин, как озаренье,

      Полнолунное виденье, перед ним блестит красой.

      Он ее сажает рядом, смотрит полным ласки взглядом,

      И целует, и к отрадам вновь открыт своей душой.

      «Почему не приходила? Или звать мне нужно было?»

      Дева