Шесть невозможных невозможностей. Фиона Вуд

не быть. У нас нет ни гроша. Даже машины не будет, когда в конце месяца закончится аренда.

      Можно подумать, у нас есть деньги на бензин.

      Была надежда, что Аделейд оставит маме наличные, но не обломилось. Деньги отошли Национальной галерее, которая вряд ли нуждается в них так же сильно, как мы.

      В адвокатской конторе нам передали единственную вещицу – шкатулку из черного дерева. У мамы загорелись глаза, но я сразу заметил, какой у адвоката смущенный вид, и знал, что она не найдет там то, на что рассчитывала.

      – А где бриллианты? – наконец спросила мама.

      – В скупке.

      – Им там самое место, – сказала она.

      В шкатулке оказались стеклянные бусинки – прозрачные с белыми прожилками, деревянная катушка с оранжевыми нитками, картонные железнодорожные билеты, девять золотистых булавочек, несколько медных монет в один и два цента и дюжина резных фигурок насекомых и животных.

      – Это, я полагаю, на добрую память? – поинтересовался адвокат, каждой полоской своего костюма выражая сострадание.

      Мама улыбнулась.

      – Ими я играла, когда была маленькой. Выкладывала в ряд на подоконнике.

      Во были времена. Хорошо, что меня не угораздило родиться тогда.

      Адвокат кашлянул, поправил манжеты и украдкой взглянул на часы. Ему явно не терпелось огорчить других клиентов.

      – Хотите оспорить завещание? – спросил он.

      – Ну что вы! Аделейд была совершенно в своем уме.

      Адвокат явно обрадовался. Кто бы мог подумать, ему же достанется меньше денег, но он, судя по всему, считал, что мама дала достойный ответ. Я был того же мнения.

      Еще нам достался пес. Говард. Хотя, строго говоря, в ценностном отношении он скорее убыток, потому что его нужно кормить.

      Мама – при всем своем достоинстве – была в бешенстве. Пришлось по пути домой сказать ей, чтобы сбросила скорость. Штрафы за нарушение правил дорожного движения нам сейчас не по карману. Да, конечно, мы в открытом море без спасательного круга, но умирать пока не хочется. Мама как-то страшно порыкивала сквозь стиснутые зубы.

      – Хочешь поговорить? – спросил я. Явно надеясь, что она откажется.

      – Поговорить? А как же! Только я не вижу смысла, Дэн, – сказала она. Я понял, что она имеет в виду смысл жизни, существования и т. д., а не разговора. Ей требовался жизненный совет. А у меня с ними, к сожалению, было не очень.

      – Ну, по-моему, стакан всегда наполовину полон, разве нет?

      – Это когда в стакане что-то есть, – ответила она. – А у нас он, увы, пустой.

      – Есть дом.

      – Ну да. Больше похож на мавзолей, конечно, но все же не на улице.

      Уровень стресса: сверхвысокий. Она напоминала банку с маринованными огурчиками – злобно бродившими огурчиками, готовыми вот-вот сорвать туго закрученную крышку.

      – О чем ты думаешь? – спросила мама.

      – Об обеде.

      Она застонала. Хорошо, что не зарычала.

      Хорошо, что не на улице. Все могло бы быть хуже. Хотя куда уж хуже.

*