Обитатели потешного кладбища. Андрей Иванов

начали выводить, регистрировать и – что меня очень удивило – выпускать. Дошла очередь до меня.

      – Кто такой? Имя, профессия…

      – Такой-то, такой-то. Репортер.

      – Репортер! – крикнул полицейский в коридор. Откуда-то донеслось:

      – Кто? Мародер?

      – Нет! Репортер!

      – А, ну, давай его сюда!

      По пути к дежурному участковому – или куда там меня вели – я попался на глаза тому следователю, который приходил к нам в редакцию.

      – О, мсье русский журналист! – обрадовался он. – Стойте, стойте. Я его знаю. Он идет ко мне. Пошли, пошли!

      В кабинете следователь дал мне сесть, налил воды, предложил сигарету. Я вежливо благодарил. Мне это все осточертело. Я хотел домой. У меня ноги горели, тряслись от усталости. Простоять всю ночь!

      – Ну, что скажете? – спросил полицейский.

      – О чем?

      – О революции.

      – А что я могу знать о вашей революции?

      – Вы же, черт возьми, репортер!

      – Они там сами не знают, что делают. Хаос это, вот и все.

      – Хаос? На улицах сотни тысяч людей с красными флагами. Поют «Интернационал»! А вы говорите – хаос. О-ля-ля, мсье репортер. Вы плохо освоили профессию. Что вы на манифестации делали? Зачем влезли не в свое дело? В хаос!

      – Это и есть моя работа: оказываться не там, где следует, всюду совать свой нос. Меня отправили – я пошел. Спросите в газете.

      – О! Послали в самое пекло? Ничего себе газетенка. Ладно. Спрошу.

      – Я могу идти?

      – Еще один, последний вопрос. Ничего не узнали насчет нашей мумии?

      – Нет. Никто и не вспоминал о ней. Сами видите, чем все заняты.

      – Да, вижу. Веселенькое занятие. Ничего, скоро он сам все расскажет.

      – Кто?

      – Очнулся ваш русский. Знаете, что говорит?

      Я растерялся, рефлекторно спросил:

      – Что?

      – Vive la révolution! – заорал полицейский, ударил кулаком по стулу и снова: – Vive la révolution![33]

      И захохотал! Я так и вжался в спинку стула. Что за клоунада?

      Все это я рассказал на rue de la Pompe, куда отправился после короткого витка по Латинскому кварталу: туда меня погнали – паника и возмущение, утреннее волнение, и еще: я боялся ехать домой, т. е. на rue d’Alesia, просто ноги не шли, потому что все равно не уснул бы, читать в таком состоянии невозможно, да и пусто там, так пусто… нет, конечно, там всегда кто-то был: шумный мсье Жерар, можно было с ним выпить и затеять нелепый разговор, и часа два я бы вылавливал из его бульканья и раскатов хохота отдельные слова, очищал бы их от слюны и гадал, что же он все-таки хотел сказать; мадам Арно, возле нее так приятно порой посидеть, бессмысленно глядя в экран телевизора или полистывая газеты, журналы… у них бывали гости… с наступлением беспорядков все чаще заявлялись, они все вместе сидели на кухне, толпились на лестничной площадке возле столика консьержки, которая тоже все время много важно говорила, и от этой говорильни,

33

Да здравствует революция! (фр.)