Эфирное время. Владимир Крупин

совесть – оно спасено. Нет? Тогда не о чем разговаривать. Есть совесть – и нет воровства. Есть совесть – и нет сиротства. Есть совесть – и нет нищеты. Есть совесть – и нет сволочей в правительстве. Есть совесть – и нет вранья во всех СМИ. Но пока по присутствию совести у демократов везде по нулям.

      – Нищета, – возразил кто-то, – полезна. Почему богатые боятся бедных? Бедность избавляет от страха.

      Тут вернулся с улицы поэт, постоял в середине горницы, покачался, будто заканчивая умственную работу, и выдал:

      – Ну что же, страны Балтии, ну что же вам сказать? Сидели вы под немцами и хочете опять?

      Шум вдруг раздался с кухни и возмущённый вскрик Юли. Она выскочила взъерошенная. Поправляя туалет, ни с того ни с сего закричала на меня:

      – Скажи ему: Юлия сумеет распорядиться своей внешностью без его участия.

      С кухни боком-боком просквозил к двери на улицу и скрылся за ней Генат.

      – Он её давно окучивает, – объяснил Аркаша. – Только разве она тебе изменит?

      – О присутствующих, – заметил я назидательно, – в третьем лице не говорят.

      – Учись! – заметила Юля и щелкнула Аркашу по лбу. А вновь обратясь ко мне, сообщила: – Карамзин сказал: «И крестьянки любить умеют».

      – А тебе кто сказал?

      – Сестра! Умная до ужаса, прямо как дура. Мужики, говорит, это цитаты. И надо бить их их же оружием. И в меня прессовала тексты. Я, конечно, мелкая, но не в укате пока. Дай, думаю, заучу в запас. Стремимся к прогрессу, приходим к стрессу. А этот (жест в сторону двери), наскрёб хохмочек с «Тринадцати стульев» и считает, на фиг, что умный. Это уж глупость, да? А другая сестра…

      – У тебя не одна сестра?

      – Начальник! – подшагал строевым шагом оборонщик. – Меня делегировали! – Паки и паки спаси, погибаем! Ветер нынче дует в спину, не пора ли к магазину? Не раскинуть ли умом, не послать ли за вином? А? Отрядить бы нам гонца да за ящичком винца!

Продолжение следует

      То есть горючка вновь кончилась. Надежда была только на меня. Отказавшись от конвоиров, пошёл один. На улице легко дышалось. Но не легко думалось. Получается, попал я в какой-то выездной дом учёных. Симпозиум, что ли, у них какой был? Обокрали, говорят. Но что мне до них? Уедут, я останусь. А то уж очень странная у меня началась жизнь. Но кого они так серьезно поминали?

      Продавщица смотрела на меня двояко. Доход я ей приносил, но мои застольные гвардейцы отличились. Она уже знала, что в моём доме появились не мои дрова, лопата, вёдра.

      – Это, конечно, не сами они, Генат.

      – Всё верну, – отвечал я и взмолился: – Кто они, откуда?

      – Говорят: мозговая коммуна нового типа. Вредное производство, выдайте за вредность молочка от бешеного бычка. Приходят и хором, как на митинге: «Мы пьём и сидя, пьём и стоя, а потому пьём без простоя». Были же нормальные. Что-то у них сбилось. А вы сами с ними участвуете, чем кончится? Ещё быстрее загонят.

      – В гроб?

      – А вы думаете, куда?

      Когда расплачивался, заметил, что крупных бумажек среди других поубавилось. Естественно