Брисбен. Евгений Водолазкин

слева.

      – Что вам налить?

      – Не знаю. Шампанского, может быть…

      – А что у вас с рукой? Это кровь?

      Катя смотрит на руку.

      – Укололась где-то.

      Официант приносит дезинфицирующий спрей, распыляет его над рукой и заклеивает ранку пластырем.

      – За раненую Катю!

      Улыбаясь сквозь слезы, Катя поднимает бокал и чокается со всеми по очереди. После паузы поворачивается ко мне. Я с силой въезжаю в ее бокал своим бокалом, отчего вино расплескивается.

      – Тебе за это будет стыдно, – говорит Катя одними губами.

      Мне уже стыдно. И уже больно.

      – Раненая, твою мать… Вали отсюда!

      Мне до смерти хочется, чтобы мир разрушился. В самых значимых и дорогих его частях. До смерти.

      Катя ставит бокал на залитую вином скатерть, вытирает мокрые пальцы салфеткой и выходит из-за стола. Официант вызывает ей такси, она уезжает.

      – Ну вот, остался без жены, – грустит Майер, мой продюсер. – И что в этом хорошего?

      Он немец, но в сегодняшней компании говорит по-английски. Все сегодня говорят по-английски.

      – Но я не остался без жены! – обвожу присутствующих взглядом и останавливаюсь на девушке лет восемнадцати. Как бы только что заметил. На самом деле хитрю: я заметил ее давно. – Будете моей женой?

      – На сегодня, – уточняет Майер. – Потому что у него уже одна жена есть. А вы, простите, за этим столом кого представляете?

      Девушка, коротко:

      – Femen.

      Майер театрально морщит лоб, как бы что-то припоминая. Закрывает лицо руками и произносит сквозь неплотно сдвинутые пальцы:

      – Так мы вроде бы такого движения не приглашали.

      Начинает звучать украинский:

      – Нас нiхто не запрошує[27]. Ми приходимо самi.

      Переводят для Майера. Все хохочут.

      – Майер, не приставай!

      Я направляюсь к девушке. Беру ее за руку и веду к своей части стола. Усаживаю на стул Кати. По пути выясняется, что девушку зовут Ганной, и все пьют за Ганну.

      – Быть в Femen, Ганна, большая ответственность, – говорит, закуривая, Майер, – но не все это осознают. Членство в движении предполагает не только идеологическое соответствие, правда?

      – Про що це ви? – Ганна тоже закуривает.

      Пытаюсь перевести ее вопрос, но язык плохо меня слушается. Кто-то это делает вместо меня. Майер кивает.

      – Имею в виду, что не всякую грудь можно оголять. Когда на сцену выскакивает тетка с обвисшими сиськами, меркнет любая идея. Вы меня понимаете?

      Ганна гасит окурок в пепельнице и начинает не торопясь расстегивать блузку. Бюстгальтера девушка не носит – грудь идеальной формы, упруга. Темно-коричневые соски, татуировка с названием движения. Продемонстрированное вызывает аплодисменты. Право Ганны на участие в движении признаётся единогласно. Я целую девушку в губы и чувствую ее ответ. А может, и не чувствую: ощущения становятся

27

Приглашает.