Брисбен. Евгений Водолазкин

спел что-то и попросил повторить. Мелодию мне повторить не удалось – только слова: паба-паба, паба-паба, паба-па. Напоминали слово папа. А Федор просил называть его по-украински – тато. Мало кто в Киеве называл так отцов.

      – Кажется, ты произносил всё это в самолете…

      – Слово в слово. Я всегда так отвечаю на этот вопрос. Мне его раз двести задавали…

      – Ладно. Зайдем с другой стороны. Украинский – запрещали?

      – Нет. Скорее даже наоборот. Все вывески были по-украински, радио и всё такое…

      – То есть национального вопроса не существовало?

      – Не знаю. Русский был более, что ли, престижным языком. Все понимали, что без него ничего не добиться. Я бы сказал так: вопрос престижа стоит выше национального самоощущения. Вот когда это самоощущение становится вопросом престижа, тогда – другое дело.

      Геральдина вносит поднос с кофейными приборами. Разливает по чашкам кофе. Шепотом (меня, считайте, нет) испрашивает согласия на то, чтобы добавить сливок. Выходит на цыпочках.

      – Я ведь, как ты понимаешь, не пишу историю Украины – мне важна твоя история. Просто в тебе соединяются два народа, и я хочу понять, как именно.

      – Я и сам хочу это понять.

      Подливаю Нестору и себе кофе. По скатерти расползается коричневое пятно.

      – Ну, ты-то себя кем считаешь? – Нестор промокает пятно салфеткой.

      – Я мог бы, конечно, ответить, что – русским…

      – И что тебе мешает?

      – Да ничего, наверное. Просто я не очень разделяю эти народы.

      Нестор закуривает. Клубы дыма принимают облик Геральдины с пепельницей. Ставя ее перед Нестором, она с укором смотрит на кофейное пятно.

      – Расскажи об отце.

      – Отец… – задумчиво мну Несторову пачку сигарет. – Я буду брать у тебя сигареты, а? Мне важно не покупать их самому – боюсь снова начать курить.

      – А ты уже начинал? – Нестор подносит мне огонь.

      – Да, лет в четырнадцать: экономил на завтраках и покупал сигареты. Денег не было… Ты спрашивал об отце: вот у кого не было денег. Никогда. – Делаю глоток кофе и глубоко затягиваюсь. – Любитель широких жестов без малейших для этого средств. Ну, не драма ли?

      Нестор пожимает плечами. Вероятно, он не считает это драмой.

      – Изредка покупал матери роскошные букеты. – Вожу кончиком сигареты по дну пепельницы. – Изредка – потому что он на них копил. Приходил домой с букетом и небрежно так дарил – встретились, мол, красивые цветы по дороге. И она примерно знала, когда получит очередной букет, поскольку ей была известна скорость накопления.

      – Но букет, купленный на сэкономленное, дороже букета, на который не надо копить. Разве это не очевидно?

      – Да-да, очевидно, но отец, повторяю, любил широкие жесты. Жесты, понимаешь? А широкий жест не предполагает накопления. Предполагает легкость, но как раз ее-то и не было… Однажды – это было уже после развода – он повел нас с матерью в дорогой ресторан. Заказывал всё сам, потому что сразу подсчитывал общую сумму. Губами шевелил. А счет ему