Так и было. Книга первая. Андрей Дорофеев

ототрут.

      – В больницу я его везу, – кинул в сторону прохожих.

      Народ молчаливо согласился. Да и хрен с ним, с народом.

      Брезгливо морщась, Диман открыл заднюю дверь и впихнул мягкое тело в салон. Бомж покорно растянулся на полу. От него исходила жуткая вонища.

      Диман резко стартовал. Номера номерами, но машина помята, а в салоне человек покалеченный. Благо до поворота на Свиблово постов нет, а по дороге можно будет его где-нибудь выкинуть.

      Да вот только больно много машин вокруг.

      ***

      К ночи опять спустился туман.

      Час назад закончили хоронить солдат, сбросив тела в наспех вырытые братские могилы.

      Что-то нехорошее было в ночной тишине. Эта земля была чужая, и все здесь было чужое. Солдаты приумолкли. Дальше ходу не было, назад тоже. Был дан приказ: держать позицию. 157—й полк готовил плацдарм для наступления подходящих войск.

      Велибор сидел на обломках разбитого дота и курил. Дым сквозился через пальцы, размазывая желтый никотин по заскорузлой и обветренной руке.

      Быстро загустело сыростью.

      Как-то так получилось, что Велибор держался особняком, он редко общался с бойцами, только в случае служебной необходимости, да и то говорил крайне неохотно, словно экономя слова. В минуты отдыха он предпочитал быть наедине с самим собой. Война – это что-то омерзительно уродливое, сопряженное с постоянными тяготами пути и постоянным страданием. Единственное, что облагораживает её мрачный лик – необыкновенное чувство сплоченности, рождающееся в людях. Она все меняет. Неважно кем ты был до войны, неважно каков ты с виду. Эти условности исчезают моментально, стоит только влезть в истертую униформу и нахлобучить огромную каску. Это нисколько не походит на образ тех солдат-героев, который рисуется гражданским. Это больше напоминает толпу заключенных. Людей гонят на смерть, и они покорным стадом идут прямиком навстречу верной гибели. Поначалу – это вбитый в подсознании еще в подготовительных лагерях инстинктивный ужас перед ослушанием офицерского приказа, который сильнее даже страха смерти, потом это просто привычка. А со временем замечаешь, что нельзя не идти со всеми. Нельзя оставить товарищей под пулями. Когда начинаешь ценить свою жизнь не больше, чем жизнь соседа. Не во имя самопожертвования ради высших идеалов, а просто потому, что ребята не раз подставляли тебе свое плечо и ты знаешь, что иначе и быть не может, и ты самим собой разумеющимся фактом утверждаешься боевой единицей. Вот тогда-то некогда хлипкие и не находившие себя в мирной жизни астматичные юноши проявляют чудеса героизма, вытаскивая раненых или даже мертвых товарищей (а то и совершенно незнакомых им людей) из мясорубок полевых сражений, когда и сам, возможно, через мгновение будешь перемешан с землей и останками некогда убиенных, а ныне уже разложившихся людей, ошметки плоти и одежды которых щедро удобряют землю под твоими ногами. Здесь не существует суетности мирной жизни.

      Бойцы дивились Велибору. Он не был жесток с подчиненными, он не пытался угодить начальству,