Запад – Восток. Красным по белому. Альтернативная сага. Александр Антонов

честно, приступ у Владимира Ильича был не настолько серьёзен, чтобы объявлять о каком-то ударе?

      Вскинулась, хотела что-то возразить, но пересеклась со мной взглядом и поникла. Молчит.

      – Надежда Константиновна, поверьте, я не причиню вам вреда хотя бы по той причине, что этого не одобрит Владимир Ильич. Если вам трудно это произнести просто кивните.

      Кивок получился короткий, но отчётливый.

      Облегчённо вздыхаю. Теперь картина с «ударом» Ленина мне совершенно ясна. Говорю, с трудом сдерживая радость:

      – Я не буду спрашивать у вас, под давлением вы это сделали или без него. Не суть. Не буду также спрашивать, кто и как уговаривал врачей поставить более серьёзный диагноз: врачи в этом всяко не виноваты. Ответьте вот на что: лекарства, которые прописаны Ильичу, долго продержат его в состоянии апатии?

      – Это может занять ещё около месяца, – голос еле слышен, приходится напрягать слух. – Врачи говорят, что курс должен быть пройден полностью. Иначе они не ручаются за последствия. – Надежда Константиновна подняла на меня мокрые от слёз глаза. – Поверьте, я только хотела, чтобы Володя остался от всего этого в стороне. Ему действительно было очень плохо. Он давно уже серьёзно болен.

      – Я знаю, Надежда Константиновна. Обещаю, что этот разговор сохраню в тайне. Пусть всё идёт своим чередом. Я имею в виду начатое лечение. Но в работу мы начнём вводить Ильича уже с сегодняшнего дня – это не обсуждается!

      Надежда Константиновна кивнула, сделала она это как-то обречённо.

      **

      При въезде в Москву сразу назвал водителю адрес больницы, где лежал Шеф. Так сложилось, что до сих пор никому из нас навестить его не удалось. Вернее, Васич забегал, когда «брал Москву», но Шеф был ещё без сознания. Машу похоронили на Новодевичьем кладбище без нашего участия, и, понятно, без участия Шефа в день закрытия съезда Советов. Депутаты пожелали лично проводить в последний путь своего погибшего лидера. Похороны из дела семейного превратились в политический акт. И нам пришлось с этим смириться.

      Шеф лежал в отдельной палате, возле которой был выставлен круглосуточный пост. У меня проверили документы, попросили сдать оружие, и лишь после этого впустили в палату. Шеф лежал на кровати, до горла накрытый простынёй. Его и без того не маленькие глаза выглядели на измождённом лице просто огромными. Когда я в них заглянул, то содрогнулся: жизни в них не было. Присев на стул, я нарочито бодрым голосом произнёс:

      – Привет, болящий!

      Его глаза сверлили мне мозг. Не отвести взгляд стоило больших усилий.

      – Ты был у неё?

      Я растерялся, не зная, что ответить, коря себя за то, что не догадался спросить, знает он о смерти Маши или нет?

      Шеф понял причину моего смятения и уточнил:

      – Ты на кладбище был?

      – Нет. Просто не успел. С самолёта сразу в «Горки», потом сюда, даже в гостиницу не заехал. Но завтра, обещаю, я там побываю.

      Шеф прикрыл глаза. Теперь я мог разглядеть его получше. Господи, сколько же у него в волосах прибыло седины!

      Шеф