.

мыслям – они у меня случаются – водворился в апартаменте.

      Угнездившись на краешке кровати и не спеша избавляться от шнуровки, я ждал. Бутылка, как пёс, грелась у моей щиколотки. Свеча была помещена мною так, чтобы осветить дверь, ибо ведь и глаза кошки освещают норку мыши.

      Огонёк жил в бутылке, как первый зажжённый огонь из корабельной иллюминации, и мерещился мне кораблик в этой бутылке.

      Я смотрел на молчаливую дверь, и с тоской почему-то ждал, что вот она приоткроется. Ждал, вероятно, долго. Обычно я легко определяю время во время первого облёта чужого орбитального аэродрома, скажем. Когда из простецкой вековой тьмы, убаюкивающей нервы лётчика, выглядывают глаза нового мира – вступаешь на сцену, и рампа у ног обещает, что всё будет по правилам, чего, конечно, никогда ещё не было.

      Дверь… ну, что она сделала? Приоткрылась – верно, полоска темноты легла в комнату – тень. Я по тени угадал и не удивился.

      Это была та, нежная.

      Тень сужалась в талии. (Её тёмная сущность обладала теми же габаритами, что и материальная проекция.) У тени было всё, как подобает – и развившийся вечным символом бытия локон покачивался над плечом. Плечо – приоткрыто, оба восходят вместе со стволом шеи и головой в высокой причёске, как та штука над айсбергом, на которую, вестимо, положено смотреть дураку-капитану.

      Свеча в её ручке была большая, толстая, и воск стёк уже изрядно в лодочку шандала.

      Сделав мне знак свечою, отчего закономерно в углах засуетились притихшие чудовища и страшные полуночные сны, глазами показала вдобавок разрешение не вскакивать. (Я, конечно, бац, вскочил.)

      – Я знаю, что вы устали. – Слышу я. – Но я просто в благодарность за ужин и общество зашла. Перекинуться парой слов и пожелать вам самой доброй ночи, добрый вы человек.

      Так и сказала – слово в слово.

      Я, даже труда себе не давая усмехнуться, доложил:

      – Вы правы. Я устал. Увы…

      – Война. – Говорит она и вопреки преамбуле, сделав два шажка, усаживается на кровать, да так по-хозяйски, запросто, будто не хрупкая дама, а целый солдат.

      Я вернулся в своё уютное седло и, как подобает Всаднику, овладел ситуацией. У меня было ощущение, что я с первой минуты знакомства репетировал перед тем осколком, которому известны мои слабые стороны и нежная кожа (генетический пробел). Ответил продуманно:

      – Вы достойны самого изысканного разговора, сударыня, а уж кому-кому, но не солдату Блаженной гвардии хотелось бы вас разочаровать.

      Вижу её лицо, губы более яркие, чем мне показалось, а может, тот огонёк разогрел их, разомкнулись:

      – Довольно будет и самого простого разговора, гвардеец. Я ценю блестящее общество и простоту, которая свойственна устам, привыкшим отдавать безошибочные приказы.

      Так – придётся соревноваться в составлении фраз, предупредил я самого себя, и – увял. Пробормотав что-то, – вроде маленькой птички во сне на ветке, – я увидел,