Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». Сергей Солоух

Элишкиным, по названию улицы, продолжением которой мост оказался (Eliščina třida – Элишкин проспект), и тем самым фактически железяку на цепях переименовали из моста императора в мост императрицы, потому что Eliška – общепринятое, включая школьные учебники, сокращение от чешского варианта имени Елизавета – Alžběta. Так и называли книжки для детей (HL 1998) – «Рассказы из жизни их величеств императора и короля Франтишека Йозефа I и императрицы Элишки» («Několik vzpomínek na Jejich Veličenstva císaře a krále Františka Josefa I a císařovnu Elišku»).

      Ныне на месте Элишкиного моста в Праге – Штефаников мост (Štefánikův most), на месте старого Франца Иосифа – мост Легии (Most Legií), а Элишкин проспект – проспект Революции (Revoluční).

      А потом человека четвертовали или же сажали на кол где-нибудь возле Национального музея.

      Рядом с Национальным музеем (в оригинале просто někde u Muzea) на нынешней Вацлавской площади (Václavské náměstí) c незапамятных времен устраивались деревенские ярмарки, а в правление короля Рудольфа II (1575–1611) там же выстроили для большего веселья еще и эшафот, который довольно долго использовали по назначению. Например, у Музея были насажены на колья в 1621-м головы пойманных и убитых после сражения у Белой горы некоторых противников габсбургского трона (MJ 1968).

      Теперь сидеть в тюрьме – одно удовольствие! – похваливал Швейк. – Никаких четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол есть, лавки есть, места много, похлебка нам полагается, хлеб дают, жбан воды приносят, отхожее место под самым носом.

      Хотя сам Гашек в описываемый им момент не только не был в каталажке, но и вообще в Праге, простая справедливость требует вспомнить то, что в участок его – анархиста, комедианта и выпивоху – приводили с завидной регулярностью, о чем свидетельствуют чешские полицейские архивы. Иногда, пожурив, тут же отпускали, иногда сажали на денек, на два или на недельку, иногда ограничивались одной ночью отрезвляющего задержания. Уже во время войны Гашек сам себе устроил небольшую отсидку, умудрившись зарегистрироваться в номерах на улице Каролины Светлой как «Ярослав Гашек, купец, родом из Киева, прямым ходом из Москвы» («Jaroslav Hašek, kupec, v Kyjevě narozený a z Moskvy přicházející»). Наитипичнейшая выходка вечного шутника стоила ему пяти дней (7–12.12.1914) тюремного пайка (RP 1998).

      Так что тюремно-полицейский быт вообще и военных времен в частности был знаком Гашеку не хуже, чем жизнь пивных и кабаре.

      С. 46

      Шесть человек в ужасе спрятались под вшивые одеяла.

      Только босниец сказал:

      – Приветствую!

      В оригинале и здесь босниец употребляет хорватский. Ничего плохого он не говорит, а в самом деле: «Здравствуйте!» («Dobro došli»).

      Какая цензура помешала в данном случае оставить все, как есть, неизвестно. Может быть, сомнения – оставить ли раздельно, как у Гашека, или написать слитно, как у носителей языка – сербов, хорватов и босняков.

      Утром его все-таки разбудили и без будильника и ровно в шесть часов в тюремной карете отвезли в областной уголовный суд.

      – Поздняя птичка глаза продирает, а ранняя носок прочищает, –