Скорбящая вдова. Сергей Алексеев

отпевал в последние лета. Ввести же чадо под Христово лоно – эка радость! Однако ж в путь пора, пока ветришко дует: для беглого погода в самый раз…

      – Кто может справить дело? – меж тем спросил ключарь и к иноку пристал: – Ступай, чернец, служи.

      – Как тот мужик персты слагает? – спросил монах, письмо оставив.

      – А так, как все, – ключарь десницу поднял с двоеперстьем.

      – Тогда ступай!

      – Да не боись. Мужик-то свой и выдачи не будет. Вот крест.

      Чернец косичкою махнул и сплюнул.

      – Ступай, ступай отсель! Не искушай! Безногий ухмыльнулся и лаптем постучал.

      – Да ты давно уж искушенный… Поди, донос строчишь?

      Подобно немтырю, распоп невнятно мыкнул и, вдруг озлившись на себя – чего засуетился, дитя ж зовут крестить, по старому обряду! – спустился с печи.

      – Я справлю Божеское дело.

      Вслед инок зыркнул – лица не увидал, а ветер дверь захлопнул. На улице ждал молодой мужик с подбитым глазом, шапчонку снял и поклонился.

      – Айда скорее, батька! Ишь, ветер разгулялся!

      Сомненье ворохнулось: не лиходей ли с большака? С чего синяк-то носит? И свежий больно…

      – Кто лампу-то подвесил? – спросил ворчливо. – Ишь, светит как…

      – Да по лесу скакал, чуть ока не лишился…

      3

      А ветер с ног валил, ломал деревья и в воздух поднимал соломенные крыши. Полнеба черного, и в туче бьют молнии, а грома не слыхать. В другой же половине сквозь дым и пыль проглядывает солнце и чудится, в сей миг из облака архангелы явятся и затрубят – скончанье света!

      В телегу сели, конь заупрямился, вылазит из оглобель, копытом бьет – не может против бури. Распоп молиться стал, мужик из-под соломы кнут выдернул ямщицкий, и вкупе у них сладилось, поехали. За селом свернули с большака, помчались по ветру и бездорожью, по выпасам и нивам, к лесу, а там проселком. А буря все сильней – земля трясется.

      – Не погодить ли нам? – спросил возницу. – Ведь худо в лес соваться. Уж лучше в поле переждем…

      – Ой, батюшка, боюсь и не поспеем!

      – А что же так-то?

      – Да худ уж больно! Ишь, буря разгулялась! Ой, отлетит душа! Ой, канет в бездну! Так нехристью уйдет!

      – Ужель младенец хворый?

      – Ох, не сказать, как хворый! Того гляди примрет!

      И засвистел, и окрестил кнутом коня, а дерева столетние трещат и валятся – инно хвоей обдаст, инно листвой, и все крестом ложатся. Страх Божий!

      Средь леса деревенька, курные избы, бани и амбары, народ толпится, ждет. Возница вожжи бросил, в дом заскочил, там пошептался и скоро вышел.

      – Входи, чернец, жив, слава Богу! Распоп вошел, а следом бабы, ребятишки.

      В избе на лавках мужик лежит, на голове завязка кровяная, весь белый, и взор уже поблек. Хоть и темно было, и дымно на дороге, но Аввакум в единый миг признал разбойника – он шорника пытал, распявши у телеги…

      Не сердце стало – суть замшелый камень! Оледенило грудь… И вдруг ожило, кровью облилось – суть