Скорбящая вдова. Сергей Алексеев

бес прельщал, явившийся во сне, однако не сдержалась, заслушалась. И кровь, от головы отхлынув, вдруг перси опалила, в груди зажгло огнем, вскружились образа перед очами и сердце загорелось, но жар был не болезненным – истомным, сладострастным. Забывшись, Феодосья выпрямила стан, со стоном потянулась, сгоняя ломоту приятную от персей ко суставам:

      – Пошли мне ангела в дорогу!.. – Мгновеньем позже спохватилась, крест сотворила двоеперстный и вороватый: – Спаси – помилуй!..

      Хворь грешная в тот час же отпустила, но растеклась по плоти и, разума достав, там утвердилась тайно, как семя сорное.

      – Где власяница? Где?

      Под руки попадали одни обрывки…

      Она пыталась их связать, но конский волос иструх и в прах рассыпался…

      Ей бы бежать ко старице Меланье, чернице-схимнице, кою держала при дворе, пасть в ноги и поведать все, что приключилось ночью. Она бы, дошлая в делах духовных и знающая суть женскую, враз рассудила бы, что в яви было, что во сне, где бесы мучили, где ангел к ней являлся.

      Черница-схимница, воительница духа сумела б отделить зерна от плевел…

      Скорбящая ж потрафила себе, пожалилась на долю:

      – Вдова я, мужа нет над мной… Да с тем и в путь пустилась.

      Двенадцать лошадей, запряженные цугом, несли карету по горам, свергая ее вниз до замиранья духа, в гущу дерев, в лесную темень, или вздымали к свету. Но беспокойной путнице повсюду не хватало ни солнца, ни простора, ибо на гребнях лес вековечный на миг лишь расступался и вновь стеной сходился, накрыв боярыню сырой волной.

      И вот однажды в сем лесном просвете, когда у окоема свет вольный полыхнул и на короткий миг согнал лесную темень, боярыня позрела всадника. Малиновый кафтан, расшитый серебром, соболья шапка и поза горделивая – не скажешь вор иль лиходей, однако же тревога охватила. Конный дозор шел впереди, и всякий встречный-поперечный с дороги убирался прочь, покуда не проедет поезд. Ужель так осрамилась стража, если чужак неведомый не спешился и шапку не сломил, а встал на пути и пляшет на коне, карету поджидая?

      Кто на сие решился, кто заступил дорогу? Коль не разбойник – знать, отрок несмышленый или холоп, отпущенный на волю и дерзостью исполненный. След проучить…

      Она за шелковый шнурок, давай звонить, но стражник на запятках не внял или оглох – никто не отозвался. Тогда боярыня оконце отворила и, сдерживая гнев, хотела крикнуть, мол, слепые, позрите, кто впереди и по какому праву дорогу заслонил. Но блаженный Федор, бегущий от Москвы за поездом, босой, оборванный верижник, вскочивши на подножку, к каретному оконцу приник и белозубо ухмыльнулся:

      – Ни-ни, Скорбящая! Не ратуй! Нет никого вокруг!

      – Да как же нет? – все более волнуясь, спросила Феодосья. – Позри! Се всадник на дороге!

      – Ну, полно! Где?.. Ах, конный? Да се же бес верхом!

      И в тот же час видение пропало! На месте, где скакал чужак, лишь взвилась пыль и вихрь сей, пронизанный лучами, вспыхнул серебристо и растворился в воздухе… Чудно!

      – Все