Аввакум. Владислав Бахревский

чтоб врагу своему помочь.

      Емеля все же первым в себя пришел, навалился на Савву, может, и задушил бы, да Малах с Енафою вовремя поспели. Растащили мужиков. Оба в крови, в земле, оба стонут, хрипят. Связал Малах обоих и, дождавшись ночи, привез на телеге домой, семейству на радость.

      Тут Настена от страха рожать взялась. Ничего, родила.

19

      Обедали.

      За столом сидели по чину: Малах, немые братья, Савва, по другую сторону стола – Емеля, Енафа, Настена, Саввин сын Агнец.

      Тишина стояла, как на кладбище. У Емели глаз перевязан, у Саввы – голова.

      По случаю грянувшей вдруг жары рамы с бычьими пузырями выставили, и в комнате порхал, как бабочка, горько-радостный запах цветущей черемухи. Черемуха цвести припозднилась, но взялась дружно. У Рыженькой весь подол черемуховый.

      «Завтра уйдем», – подумал про себя Савва и, потянувшись через стол, погладил сына по льняной головенке.

      На улице послышался конский топот, где-то баба завыла, другая… Перестали есть.

      – Что еще? – спросил Малах.

      И тут лошадь остановилась у ворот. Грохоча сапогами, в избу вошел патриарший, из детей боярских, человек.

      – Чтоб завтра об эту пору быть у церкви с деньгами или скарбом на два рубли: рубль царю на войну, рубль патриарху на строительство валдайского да кийского монастырей. Да чтоб без недоимок! – Посланец треснул по стене кнутовищем и ушел.

      – Знакомая морда, – сказал Савва.

      – Из орды князя Мещерского, – откликнулся Малах. – Два рубли! Где же взять столько?

      – У них! – ткнула пальцем в грудь Енафе Настена. – Мужика моего покалечили, вот и пусть платят.

      – Заплачу, – сказал Савва и пошел лег на лавку – пол и потолок снова плыли.

      Мужики как тараканы, их травят – они терпят, а потом всем скопом – на стену.

      Утром толпой пришли на двор к Малаху:

      – Надоумь!

      Встал Малах перед людьми, две пряди на голове русые, третья седая.

      – Чуму Бог дал пережить, переживем и войну и Никона.

      – Ты не умствуй! – стали кричать ему. – Ты про дело скажи. Как от Мещерского избавиться?

      – Да ведь Мещерский не сам по себе, – возразил Малах. – Мещерский – слуга царя и патриарха. Свинье, чтоб раздобрела, по три ведра корма давай, а война – та же свинья. Только величиною она выше леса. Коли не будем ее кормить доброй волей, к нам во дворы явится, нас с вами, с женами, с детками, сожрет и не поперхнется.

      – Окстись, Малах! – закричали мужики. – Сам знаешь – князь хуже зверя. Его бы задобрить чем, может, милостив будет.

      – Нас помилует – с других вдвое возьмет, – сказал Малах.

      – Так чего же?! Так чего же?! – зашумела толпа. – В топоры, что ли?!

      – Дураки! – теперь уже закричал Малах. – Ныне у вас земля, избы, дети. А коли за топоры возьметесь – уж не видать вам Рыженькой вовеки!

      Дали Малаху по уху, попинали маленько, тем бы и кончилась беседа, но у греха рожа прескверная. Вдруг сам князь вот он! Ладно бы со свитой и при оружии… С мальчиком ехал, с сыном своим меньшим. Приспичило князьям птиц в лесу слушать.