битве при Харре и увидели, как был разграблен святой город, мечеть превратилась в конюшню, женщины подверглись насилию. Более того: словно этих жестокостей было недостаточно, им пришлось поклясться, что они станут рабами халифа, которых он может продать или подарить – как пожелает. Поэтому мединцы оставили свой любимый и почитаемый город пустыне и, вступив в армию Африки, решили перебраться с Мусой в Испанию и осесть там. Если их религиозное рвение, которое замешано на лицемерии, гордости и честолюбии, несколько и поостыло в пути, они все равно вынашивали в сердцах – и передали своим детям – непримиримую ненависть к сирийцам и твердое убеждение, что, поскольку они сами имели честь быть потомками славных сподвижников пророка, политическая власть принадлежит им по праву. Уже в одном случае, когда правитель Испании пал в знаменитом сражении против Карла Мартелла в октябре 732 года, мединцы выбрали правителем полуострова самого влиятельного члена своей партии, Абд аль-Малика, сына Катана, который сорока девятью годами ранее сражался при Харре. Однако Абд аль-Малик был виновен в совершении многих актов несправедливости, о чем единодушно свидетельствовали и арабы, и христиане, и безжалостно угнетал население провинции. Поэтому он был смещен с поста, когда Африка восстановила свою власть над Испанией, то есть после назначения Обайдаллаха правителем запада. Обайдаллах, как мы уже упоминали, доверил полуостров своему покровителю Окбе. Новый правитель, прибыв в Испанию, поместил под стражу Абд аль-Малика и переправил в Африку лидеров партии мединцев, неугомонность которых нарушала мир в стране. Мединцы, однако, не пали духом, и немного позже, когда крупное восстание барберов ликвидировало власть африканского правителя над Испанией, а Окба тяжело заболел, и никто не ждал, что он поправится, они или убедили, или заставили его назначить Абд аль-Малика своим преемником. Это было в январе 741 года.
Поэтому именно к Абд аль-Малику обратился Балдж с просьбой помочь ему и его людям переправиться через пролив. Едва ли можно было найти человека менее склонного пойти ему навстречу. Тщетно старался Балдж тронуть сердце Абд аль-Малика, описывая в письмах, что он и его люди умирают от голода в стенах Сеуты и что все они – арабы, как и сам Абд аль-Малик. Старый лидер мединцев не только не испытывал жалости, но и не уставал возносить благодарность небесам за то, что в девяностолетнем возрасте получил возможность испытать радость отмщения. Пусть гибнут от голода дети нечестивцев, которые при Харре убивали его друзей и соплеменников и едва не убили его самого. Разве не они разграбили Медину и осквернили мечеть пророка? И теперь дети этих чудовищ смеют испытывать безумную надежду, что он их пожалеет? Могли бы знать, что дух мщения, живущий в каждом арабе, не может простить подобных оскорблений. Как будто мучения сирийца могут заставят мединца испытывать сострадание. Теперь Абд аль-Малику нужно было лишь одно: помешать другим арабам, не столь враждебно настроенным к сирийцам, как он, снабдить их продовольствием. Несмотря
