Юмор – это серьезно. Гоголь, Крылов, Фонвизин, Салтыков-Щедрин и Грибоедов. Александра Никитична Анненская

только «от музыки в антрактах», но он не хочет называть эти пьесы, не желая «опорочивать тонкий вкус директора». Если играют «столько скучных вещей», то почему не сыграть его «бедную оперу», «и неужели, ваше превосходительство, – прибавляет он, – сия опера – самая негодная из всего вашего выбора?»

      Этим больным местом он пользуется широко и язвит и жалит Соймонова на все лады, все «не желая опорочивать его тонкий вкус». Он просить выдать ему деньги за перевод «Инфанты», над которым он работал только по приказанию Соймонова, так как «сам никогда бы не осмелился выбрать для перевода оперу, в которой нет ни здравого смысла, ни хорошего слога, ни правил», и т. д. Хитрый юноша отлично понимает, как горьки эти пилюли для Соймонова, хотя бы и от маленького человека, бывшего, однако, в то время уже не безызвестным, но как бы вовсе этого не думая, в изысканных выражениях заявляет, что имеет намерение «припечатать» это письмо при своих произведениях, которые хочет отдать на суд публики.

      С поразительной самоуверенностью говорит он при этом, что некоторым образом должен дать публике отчет, почему его «творения» не приняты на театре. Но, в сущности, все его комедии, включая и «Бешеную семью», всего меньше заслуживали подобного названия. Действующие лица в этих «творениях» таковы, что «не можешь надивиться, откуда эти люди зашли на сцену. Все, что ни говорят они, что ни делают, о чем ни шумят, за что ни сердятся, так чуждо общественной жизни и условий света, что театр привыкнешь почитать неведомой планетой, куда волшебник-сочинитель забрасывает нас для изучения диковинок». Кроме того, они носят печать того же грубого и пошлого тона, как и письма, что можно объяснить, конечно, одним только «низменным умственным и нравственным уровнем той среды, где протекала обыденная жизнь автора» (Майков).

      В письме к Соймонову он указывает еще на то, что Казасий – итальянец, служившей при театре, – стал делать ему затруднения относительно входа по бесплатному билету и посылает его в низшие места. И здесь находит он случай уколоть Соймонова, говоря, что, конечно, нет причины обвинять его, Крылова, в нарушении порядка.

      «Правда, – говорит он, – я нередко смеюсь в трагедии и зеваю в комедии», но в этом виноваты глупые пьесы, и притом он «так счастлив, что часто публика его в том поддерживает».

* * *

      Из всех драматических произведений Крылова остается для нас самою интересною «Кофейница», которая напечатана была в первый раз по случаю столетнего юбилея дня рождения Крылова. Она интересна как раннее произведение – проба пера, как зачаток его таланта, как первый узелок красной нити его сатиры.

      На пути образования своего таланта Крылов был не раз около своего настоящего призвания – призванья баснописца. Несомненно, что некоторые басни, напечатанные без подписи в журнале «Утренние часы», принадлежат его перу. Таким образом, с детства ищет он эту форму, как отыскивают предмет под звуки музыки; то приближаясь к ней, то удаляясь, постоянно прислушиваясь к этому призванию, требующему