Очень личная книга. Валерий Сойфер

дух. На следующий день буксиром оба искореженных трактора уволокли на ближайшее кладбище-свалку поломанной техники.

      Эти свалки, как мы узнали позже, организовывали в местах, удаленных от дорог и не видимых с них. Начальство, когда оно ехало по широченным развороченным мощными грузовиками грунтовым дорогам, никогда не углублялось внутрь бескрайних полей и лишь видело из окна своих легковушек массивы посевов.

      Позже я узнал еще одну немало удивившую меня вещь. Оказалось, что неслучайно Дзюба стал директором совхоза на целине, пересев в это кресло с должности начальника лагеря для заключенных. Значительную долю первоначального коллектива целинников составили механизаторы и шоферы из заключенных, которых освободили условно для того, чтобы они начали осваивать целину. Для них вполне естественно всякая забота о порученной им технике была чуждой, они гробили её, не будучи озабоченными понятиями сохранности социалистической собственности, как это называлось на собраниях. Для них к тому же приказ бывшего начальника лагеря Дзюбы был весомее всех разговоров о благе народа, а для Дзюбы сохранность техники также не была на первом месте. Нужно было поднять целину, засеять её привезенными со всей страны первоклассными семенами, собрать урожай и отчитаться. Всё остальное отступало на задний план.

      Отремонтировав трактор и сдав его довольному механику из совхоза, мы остались без работы. Никакого нового задания нам не предложили. Более того, к тому времени мы поняли, что, вообще говоря, наша хуторская жизнь в стороне от остальной массы студентов, никого не волнует. Мы вольготно разместились вдвоем в палатке, поставили её на краю кладбища поломанных механизмов, неподалеку протекала узкая, но глубокая река с мутноватой водой под названием Буруктал. Из нее мы носили раз в день ведро воды, кипятили её на костре и пили. Кормили нас исправно: подъезжал три раза в день грузовичок, и какая-то женщина, сидевшая за его рулем, лезла в кузов, доставала закрытые котелки с едой и вручала их нам, а мы должны были ей сдать помытые котелки от прежней еды. Разносолов, конечно, не было: нас кормили щами и кашей с куском мяса. Нам как-то это надоело. Дня через четыре после того, как мы с Геной начали нашу хуторскую жизнь, к нам прибилось еще два студента – один с экономического факультета, Валя Царевский, и мой друг из нашей группы плодоводов Саша Егоров. Мы, конечно, отбились от основной массы студентов, нашему комсомольскому секретарю это не нравилось, он презрительно прозвал нашу палатку, белевшую на серо-зеленом фоне и хорошо видимую с дороги, «Парусом эгоистов», но нас это не трогало. Валя приехал на целину с гитарой, под аккомпанемент которой он устраивал нам по вечерам у костра концерты, включавшие забавные песенки и баллады собственного сочинения. Они были прекрасными и по форме, и по содержанию, озорными, часто включавшими в себя слова непечатные, но удивительно ладно вкрапленные в текст его песенок. Мы покатывались от хохота, от души веселились, нередко допоздна