Эксперимент Зубатова. Легализация рабочего движения в первые годы XX в.. С. В. Медведев

[289].

      Вместе с тем служащие Московского охранного отделения явно не справлялись с объемом работы, который увеличивался по мере активизации революционных сил и роста забастовочного движения. Директор Департамента полиции Сергей Эрастович Зволянский был недоволен тем, что допросы арестованных лиц не достигали своих целей и почти не помогали следствию[290].

      Наряду с инициативами по включению в ведение Особого отдела и Московского охранного отделения студенческого вопроса, руководство московской полиции планировало распространить свое влияние на Главное управление по делам тюрьмы. Данная мера диктовалась необходимостью единого и централизованного управления официальными учреждениями, деятельность которых была в эпицентре борьбы с революционными организациями.

      Зимой 1902 г. чиновникам Департамента полиции удалось перлюстрировать письмо бывшего арестанта Бутырской тюрьмы Сергея, высланное в Гомель на имя некоего врача В. С. Барабашкина. Письмо дошло до министра внутренних дел, его заместителя, руководящих чинов политической полиции, спровоцировав нешуточный скандал. Неоднозначное письмо было посвящено описанию «сильного человека, выжившего 20 лет в живой могиле (Шлиссельбургской крепости. – С. М.)», Михаила Николаевича Тригони. «И только сила веры дала ему возможность так сохраниться и явиться нам примером и вместе с тем укором за нашу слабость: мы просидели две недели и уже развинтились…»[291] Письмо явственно свидетельствовало о том, что вместо исправления и становления на путь истинный политические заключенные московских тюрем проходят новый этап агитации наглядным примером со стороны закоренелых и неисправимых народовольцев. Получалось, карательные и исправительные учреждения дореволюционной России превращались в школы молодых революционеров, своеобразные лаборатории по передаче опыта нелегальной работы.

      Всё это не могло не волновать высшие чины полиции само по себе, но дальше в письме Сергея содержались издевательские для карательных органов сентенции: «Тригони там танцует и поет и без конца рассказывает… Через политических ему был поднесен адрес от обитателей 3 этажа и курсисток»[292]. Читающие эти строки вряд ли могли отделаться от ощущения, что описываемые события происходят не в тюрьме, а в каком-то нелегальном клубе революционеров под прикрытием. Реакция товарища министра Петра Дмитриевича Святополк-Мирского была соответствующей: «Хорош надзор и у нас в Шлиссельбурге и в Бутырках. Я приказал вызвать в среду Полковника Обуха»[293]. В папке полицейского дела содержатся еще несколько перлюстрированных писем, воспевающих несокрушимую силу духа старого народовольца Тригони.

      Продолжением истории стало письмо главы Особого отдела Л. А. Ратаева начальнику Московского охранного отделения С. В. Зубатову, содержащее плохо скрываемое раздражение, служебные распоряжения и язвительные формулировки: «Вашему Высокоблагородию,

290

Там же. Л. 41.

291

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 6.

292

Там же.

293

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 6.