Не к ночи будь помянута. Часть 2. Надежда Валентиновна Гусева

рвётся мягко, покорно, без хруста. Парин, тяжело ступая, несёт связку соломы. Мужики переговариваются осторожно и с оглядкой.

      – Вот проснутся, а как – если живые?

      – Да ничё уж не живые… вон, гляди-ка…`

      – Ох, как-то это…

      – Да враг… его хоть этак, хоть так.

      – Точно ли спят?

      – Дак смотри, что дрова. Ничё.

      Я зажигаю спичку. Оранжевый огонёк горит ласково и маняще.

      – Э, девушка, дай-ка мне. – говорит дядя Саша.

      – Нет, сама.

      – Не женское дело. Дай я.

      – Нет!

      Огонёк прописывает в воздухе мягкую дугу, падает в лужу керосина, счастливо вздыхает и разливается по полу рыжим ковром. И тут же – гудит, трещит, взвивается, будто живое – рыжими волосами, вверх, вверх, легко… По сухому дереву, по рушникам, по одежде спящих…

      – Ох ты, занялось-то! – восхищается Забелин.

      Я смотрю в открытую дверь, заворожённая красотой содеянного, пьяная и спокойная.

      – Пошли, ребята, чего… Воронова, эй!

      – Да бери её под мышку, не видишь, еле на ногах!

      – Ада Юревна!

      – Воронова!

      – Жалет, видать… своего-то.

      Я разворачиваюсь и говорю долгим слипшимся матом. Забелин ржёт басом, но отступает.

      Чёрная старуха визгливо и громко молится у забора. Во тьме воет собака. Макарушка мечется туда-сюда и высоко вскрикивает.

      Проём двери как врата в сияющий мир – шагнуть и слиться, расплавиться, освободиться, уйти – навсегда. Это красиво. Как же это красиво! Я смотрю и никуда не хочу уходить.

      – Аааааа!

      Дикий вопль вдруг вылетает из самого пекла. Я устремляю взгляд туда, где бьётся пламя – оранжевое и золотое. Взметнулись руки, кто-то идёт из огня прямо на меня.

      – Ааа! Ааааа!

      И я вижу Йозефа. Пламя бушует вокруг. Йозеф начинает неистово плясать на одном месте. Его крик больше не слышен за сухим нарастающим треском, но я вижу – он разевает рот и, кажется, смотрит на меня, и протягивает чёрные руки…

      Дикая пляска приостанавливается. Он делает ко мне шаг.

      – Нет! – ору я.

      Я не верю. Этого не может быть. Я ведь проверяла! Чёрный Йозеф шагает ещё и падает лицом в пламя.

      – Неет!

      Ноги подкашиваются, я сажусь на землю, на притоптанный снег. Кто-то сгребает меня в охапку и тащит на плече как куль. Я поднимаю голову и вижу, как из огня поднимается одна рука, растопыривает пальцы и  застывает – словно зовёт к себе.

      Меня колотит, тело выгибает дугой.

      – Нееет!

      – На снег её, на снег. Воды дай!

      – Огнище-то, чёрт! Издалека увидят, будь он неладен. Бежать надо. Машину заводи!

      Они бегут. Я пытаюсь вырваться. Меня ставят на снег, но ноги не держат, и кто-то, вроде, дядя Саша, вновь хватает меня. От его ватника пахнет кислым тестом. Я закрываю глаза и снова вижу, как чёрный человек шагает из огня.

       Он знает, что я сделала.

       Он придёт ещё. Я не спрячусь. Никогда.

       Я вновь вижу его искажённый лик и слышу пронзительный крик. И я не могу больше, не могу, не могу!

      – Я не могу