Вкус фламинго. Мария Александровна Хаустова

высоченный, как гора, уже почти доставал до дяди Армена. Эта смешная парочка в одинаковых пальтишках смотрелась довольно причудливо.

      – Ну ты идешь? – обернулись ребята на Александрова, заметив, что тот тормозит. – Или слиться задумал?

      – Я?! Слиться?! Да когда такое бывало?! – орал Санька. – Пошлите!

      Он запахнул своё клетчатое красно-чёрное пальто, доставшееся по наследству от Ленки и, как главарь, пошагал впереди их: «За мной!»

      ***

      – Я есть хочу, – проходя у булочной, прошептал Толстый.

      Его пухленькие губки бантиком так и молили о перекусе, но Саня посчитал, что сейчас не до этого, что сейчас настало время взрослеть.

      – Руся, мы о чём договаривались? – приподнимая густые брови, смотрел впалыми глазами на него Александров. – Ты махорку всю жизнь курить будешь? Пошли за нормальными сигами!

      – Умный какой! Так тебе и дали сигареты! Тебе 18 или 45? – держал руки на груди Толстый.

      – Десять! Давай сюда свой портфель, тёплый ты мой человек! – забирал Сашка школьный ранец у Русика.

      Санька нашёл тетрадь по русскому языку, аккуратненько вырвал из неё двойной листочек, а затем разорвал ещё пополам.

      – Ты чего делаешь? Эта же по контрольным! – чуть не плача стоял над ним Толстый.

      – Да хоть по итоговым! – посмотрел снизу вверх на него Александров. – Ручку давай!

      – Вон, в портфеле смотри.

      Сашка сунул руку в один карман, затем в другой. Нащупал пальцами какие-то крошки и нашёл сушку: «Ну, Толстый, ты даёшь! Жрачка везде и повсюду! Жрачка есть, ручки нет! Ты как так учиться пошёл? А ещё умным себя считает! Во даёт!»

      – Сам ты Толстый! Что за манера – всё по кличке. Я не Толстый, я упитанный. Мама сказала, что у меня просто широкая кость, а так я красивее вас, – обижался Русик.

      – Ой, не могу! – смеялся Александров. – Красавец! Эталон! Смола, глянь! С принцем ходим!

      – И хватит меня Толстым звать! Что у меня – имени что ли нет? Руслан! Руслан Кезава! Запомни, Саша! – неожиданно для всех заступился сам за себя Толстый.

      – Кезава… – произнёс Смола. – Эх, ты, нерусский!

      – Сам ты нерусский! У меня отец украинец! Такой же соотечественник, как и все вы! Понял, Смольников?! А вот у тебя, почему глаза такие узкие, надо ещё подумать!

      – Так! Хватит! – обрезал их Санька. – Кто писать будет?

      – Что писать? – обернулись оба.

      – О-ой, не ма-гу-у! Записку, конечно! – кивал Александров.

      – Это ещё какую? – не понимал Толстый.

      – Так, ты Толстый, ой, простите, Руслан Кезава, Вы не подходите для этой операции! – делая реверансы рукой перед лицом Русика, раскланивался Санька.

      – Это почему ещё я не подхожу?

      – А у тебя почерк детский – ровный такой, круглый, большой!

      – И что?

      – А нам нужен такой взрослый, быстрый. Ну-ка, Смола, попробуй!

      – А чо писать-то? – с ручкой наготове стоял Серёга Смольников.

      – Ну, беда! Всё приходится делать самому! Тебя что – батько никогда с записками в магазин не посылал?

      – Посылал…