Очевидец грядущего. Борис Евсеев

к плечам картонными портретами Чубайса и Грефа, с длинным, троежалым, вклеенным в верхнюю губу бумажно-розовым языком, который от каждого выдоха взлетал вверх, явилась Синька.

      – Обожаю библейские сказки на новый лад. Но думаю и побасёнкам про нашу тусу каждый будет рад! Щас явится к вам сладкозвучная Набиуллина, про которую каждый думает: даже за все её деньжища… обойму ли я?

      Тихон Ильич от негодования плюнул и, не оборачиваясь, поспешил на улицу.

      Свет невечерний на парашютах над городом уже не висел. Улеглась слоями – слой сизо-серый, слой тёмно-синий и слой чёрный – суздальская октябрьская ночь. Чуть-едва шелапутил ветерок. Тиша осмотрелся, без труда находя дорогу, двинул восвояси. В гостинице, не переодеваясь, вставил диск в компец, включил.

      Изобразился на экране пустой библиотечный зал. А через секунду откуда-то из-за книжных полок долетел голос. Не гоготок гуся-Самарянова – свежий голос и радостный!

      Воскрешение Авеля. Окояр

      Начало пятое. «Император Павел принял отца Авеля во свою комнату со страхом и с радостью и рече к нему: «Владыка отче, благослови меня и весь дом мой». Отец же Авель отвечал к нему: «Благословен Господь Бог всегда и во веки веков». И спросил у него царь Павел, что желает: в монастырь ли монахом, или избрать род жизни какой другой. Авель же отвечал: «Ваше величество, всемилостивый мой благодетель, от юности моей желал быть монахом и служить Богу и Божеству его». Государь же Павел поговорил с ним ещё что нужно и спросил у него по секрету: что ему, Павлу, случится…»

      Здесь Тихону опять припомнилась баба Дося. Вылепилась из её бормотаний и вздохов объёмная звуковая картинка. Увидел: мглистым весенним вечером, перекладывая у себя в комнате что-то с места на место, вскидывает Дося Павловна руки, рассказывая про императора Павла. При этом выдаёт сказанное за мысли собственные, хотя ежу понятно: пересказывает очередную приходскую байку.

      – Четыре года, четыре месяца и четыре дня царствовать ему, горемыке, было предсказано, – говорила Дося Павловна, – предсказано, но не предуказано! Тут, Авелёнок, понимать надо. А ты мал ещё. Корнеюшка тот бы понял, да только улетел он на хутор бабочек ловить… Жаль-то как его императорского величества! Прямо сейчас, этим вот вечером, до боли жаль! Как яйца неснесённого жаль! И курице смерть, и яичку конец… Кто ему про три четвёрки предсказал и зачем – не знаю. А только напугали бедолагу до смерти. Он и занемог. Вскорости от удара скончался. Внушил себе: мол, как мне указано, так и помру. Мол, не жить мне, Павлу отринутому, на белом свете! Вот они до чего твои предсказалки доводят, – грозила Дося Павловна кулаком. – Вот я сейчас в сад схожу, лозину тонкую срежу, очищу, да как хлестну́: а не предсказывай, не предсказывай! Рот свой липучкой заклей наглухо. Кто ты таков, чтобы знать будущее? Церковь святая прозорливцем тебя все одно не признает. Не святой жизни ты! Отвечай: не святой ведь?