Наследник. Кир Булычев

именем которого была названа гимназия. Александр был в высоких ботфортах, белых лосинах и без головного убора. Вид у него был глуповатый, о чем раньше Андрей никогда не смел догадываться. Андрей непроизвольно взглянул вверх. Там висела громадная тяжелая люстра. Именно с ней было связано его преступление в третьем классе. Тогда в зале заседал учительский совет, решавший вопрос об исключении Коли Беккера, друга Андрея, который учился классом старше и был пойман на тяжкой гимназической провинности – он подделал подпись классного наставника в дневнике, потому что трепетал перед своим отцом. Надо было совет сорвать, и они с Колей не придумали ничего лучше, как забраться на чердак, потому что знали, что один из болтов, крепивших люстру к металлической пластине, выпал и сверху можно заглянуть в зал. С собой они взяли пакет нюхательного табака и высыпали его в зал, полагая, что расчихавшиеся педагоги сами прервут роковую встречу.

      Именно в тот момент сам директор, толстый низенький Федор Федорович Карабчинский, поднял, скучая, голову и увидел, как порошок тучей опускается вниз. Злоумышленников поймали, а так как Коле Беккеру и без того было достаточно неприятностей, Андрей взял всю вину на себя. Директор отвез его на извозчике домой и, стоя в воротах дома и держа Андрея за руку, кричал выбежавшей тете Мане:

      – Больше он в мою гимназию ни ногой!

      А отважная тетя отвечала, блестя пенсне:

      – Простите, господин Карабчинский. Это не ваша гимназия, а казенная. Я оставляю за собой право обращаться к попечителю…

      Андрей вежливо поклонился лукавому императору и сказал:

      – Боюсь, что больше нам с вами не встретиться.

      Император не ответил. Да и будет ли император отвечать вчерашнему гимназисту?

      Андрей прошел в конец коридора и толкнул дверь в библиотеку.

      Грудзинский был у себя. Его шаткий стол был придавлен двумя стопками книг, в ущелье между которыми блестела его склоненная лысина. Андрей поздоровался.

      – Здравствуйте, Берестов. Я убежден, что ваша тетя заставила вас принести книги. Иначе бы я вас так и не увидел.

      Грудзинский поднял голову, отложил школьную ручку и рассмеялся. Кончики длинных усов колыхались от смеха. Грудзинский был из ссыльных поляков, он говорил с мягким польским акцентом и был так стар, что гимназисты верили, будто он стоял когда-то во главе мятежа 1863 года.

      Андрей положил книги на стол.

      – Вы подали в университет? – спросил Грудзинский.

      – В Московский.

      – Похвально. На юриспруденцию?

      – На исторический.

      – Вдвойне похвально. История – мать всех наук, хотя философы рассуждают иначе. Вы будете у Сергея Серафимовича?

      – Я сегодня еду в Ялту.

      – Тогда не откажите в любезности, передайте ему журналы, которые я обещал, да все нет оказии.

      Грудзинский поднялся из-за стола, захромал к полкам, скрылся из глаз, принялся шуршать журналами.

      – Я отношусь с почтением к Сергею Серафимовичу, – слышен